XV Международный конкурс научно-исследовательских и творческих работ учащихся
Старт в науке
«КУЛАКИ» КАК УЧАСТНИКИ ЭЛЕКТОРАЛЬНОГО ПРОЦЕССА В СОВЕТСКОЙ ДЕРЕВНЕ 1920-х гг. (НА МАТЕРИАЛАХ ЮГА РОССИИ)»
Автор работы награжден дипломом победителя III степени
Полная версия работы доступна во вкладке "Файлы работы" в формате PDF
Введение
Принятая в 1918 г. Конституция РСФСР провозглашала Советскую Россию «Республикой Советов Рабочих, Солдатских и Крестьянских депутатов», которым передавалась «вся власть в центре и на местах».1 Теоретически, система советов как органов народного самоуправления выглядела наиболее демократичной из всех, когда-либо существовавших на земном шаре, так как избирать и быть избранными в данные органы могли широкие слои населения обоих полов. В то же время, в соответствии с идеологией большевизма и политической практикой коммунистической партии, безраздельно доминировавшей в России (Советском Союзе) после разгрома левых эсеров летом 1918 г., избиратели подвергались тщательной фильтрации по социальному признаку с целью воспрепятствовать прохождению в советы представителей «классово-чуждых» слоев и групп общества. В городах к числу таких чужеродных элементов, априори считавшихся большевиками враждебными делу социализма, относились предприниматели-«нэпманы» и так называемые «бывшие» (работники досоветской администрации, выходцы из дворянского сословия, офицеры императорской армии и др.), а в деревне, – уцелевшие помещики и, разумеется, «кулаки».
Вплоть до настоящего времени остается открытым вопрос о четких критериях определения социальной сущности такого феномена досоветской и советской доколхозной деревни, как «кулачество». Как известно, население пореформенной российской деревни первоначально именовало так сельских предпринимателей, которых, несмотря на различие направлений деятельности, объединяла явно выраженная ориентация не столько на производство, сколько на рынок и торговлю. Как писал в конце XIX в. один из исследователей указанной социальной группы, Р. Гвоздев, «кулак» выступает «то арендатором частновладельческой земли, дробит ее на участки и передает их крестьянам, то мы его встречаем во главе промысловой артели…, то он фигурирует в качестве скупщика кустарных изделий, хлеба, скота, крестьянского инвентаря…, то мы сталкиваемся с ним в образе деревенского ростовщика, распорядителя делами ссудо-сберегательного товарищества, лавочника, отпускающего продукты в долг и т. д.»2 Думается, именно такая трактовка «кулачества» является наиболее верной и справедливой, ибо она основана на бесстрастной фиксации ведущих характеристик «кулачества» и далека как от политики, так и идеологических конструкций.
Однако, большевистские идеологи, а, за ними и представители партийно-советских структур, постепенно стали именовать «кулаками» всех более или менее зажиточных сельских хозяев, даже если они и не были вовлечены в торгово-рыночные отношения. Кроме того, большевики наделили термин «кулак» социально-политическим содержанием, именуя так не только сельских предпринимателей или зажиточных крестьян, но и всех вообще земледельцев, имевших дерзость демонстрировать отсутствие лояльности советской власти. В таком, расширительном значении понятие «кулак» применялось на всем протяжении советской эпохи и, в том числе, – в 1920-х гг. Соответственно, так же понимаются «кулаки» и в представленной публикации.
Коммунистические лидеры призывали как членов партии, так и разного рода беспартийных «активистов» в деревне бдительно следить за тем, чтобы «кулаки» не проникли в состав сельских советов, ибо подобное означало бы укрепление «мелкобуржуазной» сути крестьянства и затрудняло процесс «строительства социализма» (или, если отказаться от идеологических штампов, – реализацию аграрной политики большевиков). По справедливому замечанию Т.В. Панковой-Козочкиной, большевики были глубоко убеждены в том, что «органы местного самоуправления в доколхозной деревне (как, впрочем, и все вообще органы власти) должны были заполняться исключительно представителями «титульных» социальных слоев советского общества, – пролетариата, батрачества, бедноты», а также, разумеется, коммунистами.3 В этой связи, члены низовых ячеек компартии и работники местной администрации (волостных, уездных, а затем, – районных исполкомов) со всей серьезностью относились к выполнению задачи социально-политической фильтрации избирателей и кандидатов в сельские советы. Активность представителей правящего режима в деле выполнения отмеченной задачи была стабильно высокой, хотя перевыборы советов на селе проходили ежегодно.
Однако, источники позволяют со всей уверенностью констатировать, что, вопреки классовой политике большевиков, «кулаки» или ставленники таковых все же наличествовали среди членов советов и, более того, даже возглавляли эти органы местного самоуправления. «Кулацкое» представительство в советах на протяжении 1920-х гг. не было высоким и отнюдь не являлось постоянной величиной, колеблясь в сторону уменьшения или увеличения как под влиянием тактических маневров компартии, так и вследствие множества местных факторов. Прежде чем рассмотреть такого рода колебания и выявить их причины, сосредоточим внимание на тех обстоятельствах, под влиянием которых «деревенская кулачья оппозиция»,4 несмотря на давление властей, проходила в сельские муниципалитеты.
Как представляется, эти факторы могут быть разделены на внешние и внутренние. К внешним следует отнести особенности политической стратегии и тактики большевиков, о которых речь пойдет далее. Внутренние же факторы сводятся к характеристикам «кулачества» как уникальной социально-политической корпорации в границах сельского социума 1920-х гг. Подчеркнем, что, при всей расплывчатости формулировок, о «кулаках» представляется возможным говорить именно как о корпорации, отличающейся определенной сплоченностью, единством взглядов и группового (в том числе, электорального) поведения, значительным уровнем грамотности, активной общественной позицией, и пр. Все это и позволяло «кулакам» относительно успешно действовать в период избирательных кампаний в советской доколхозной деревне, даже в весьма неблагоприятных условиях враждебного окружения властей и поддерживавших их бедняков.
Основная часть
«Кулачество» являлось одной из наиболее общественно активных групп сельского населения, что, в значительной мере, определялось уже уровнем материального благосостояния и предприимчивостью в хозяйственных делах. Человек, инициативный и успешный в аграрном производстве или предпринимательстве, возвышающийся над односельчанами благодаря накопленному богатству, вольно или невольно будет осознавать себя лидером и действовать в соответствии с такого рода представлениями. Не случайно члены Донского окружного комитета ВКП(б) признавали в 1926 г., что «зажиточный, будь то казак или крестьянин, так или иначе он активист».5
Не последней причиной активности и успешности «кулаков» в электоральном процессе выступал довольно значительный, для деревни, уровень их грамотности. Представители власти и журналисты, характеризуя «кулаков», с полным основанием утверждали, что это «люди грамотные, письменные, досконально прочитывающие советскую газету и, следовательно, обо всем хорошо осведомленные».6 С этим были согласны и односельчане таких грамотеев. Так, крестьяне одной из деревень Владимирской губернии, на сходе выбрав зажиточного Егора Майора сельским корреспондентом (селькором), бесхитростно объясняли свой поступок разгневанным деревенским коммунистам: «он напишет в газету, у него и голова лучше нашего работает, а нам куда кресткорами быть. Мы и писать-то не умеем, а ему по привычке».7 Понимая, что «без грамоты пропадешь», многие «кулаки» стремились дать своим детям как можно лучшее образование, насколько позволяли средства. По сообщению одного из селькоров, в Благодарненском районе Ставропольского округа Северо-Кавказского края в 1928 г. успешно хозяйствовали крупные «кулаки» В.Н. Лобода и В.Л. Куянцев, которых он именовал, за немалые размеры производства, «степными генералами». Помимо прочего, селькор утверждал, что «детей эти зубры предпочитают учить», так как, по их словам, «ученым всегда место будет». Поэтому, сын Лободы учился в институте в Ленинграде, а дочь Куянцева пыталась поступить на учебу в Киев.8
Грамотность и, в целом, уровень эрудиции, являлась одним из условий успешного хозяйствования «кулаков». В то же время, умение читать и писать, знание советского законодательства, почерпнутая из выписываемых газет осведомленность о большевистских инициативах позволяли «кулакам» умело действовать в условиях избирательных кампаний.
Не последним фактором прохождения «кулаков» в члены сельских советов, вопреки противодействию партийно-советских чиновников и ведомой последними бедняцкой части деревенского электората, выступала их корпоративная сплоченность. В периодике нередко встречаются справедливые утверждения, что представители «кулачества» «цепко держатся друг за друга и «своего» в обиду не дают». Так, весной 1926 г. в станице Абхазской Майкопского округа Северо-Кавказского края «кулаки» выдвинули в члены станичного совета бывшего председателя сельскохозяйственного товарищества. «Нельзя его выбирать, – заявляли граждане, – за ним растрата в 120 руб. И тут же на выборах словно ветром отвернуло полы кожухов у кулаков: полезли в карманы, достали деньги и покрыли растрату». Правда, у «кулаков» станицы Абхазской дело «не выгорело: их кандидат провалился».9 Однако, во многих случаях подобная взаимопомощь и готовность бороться за своих кандидатов до конца позволяли «кулакам» добиться успеха.
Переходя к освещению «кулацких» стратегий в ходе кампаний по перевыборам сельских советов, отметим, что они основывались на веками складывавшихся традициях сельского «мира» и, хотя не отличались изяществом, были по-своему действенны и эффективны. Порядок действий «кулаков» при выборах сельсоветов во многом напоминал технологии современных искушенных политтехнологов: они стремились сформировать электоральную базу для поддержки угодных им кандидатов, применяли всевозможные посулы (а, при случае, и угрозы) при агитации за них, и т. п.
Кандидатами в члены сельского совета могли выступать как сами «кулаки», так и их протеже. Причем, судя по упоминаниям в источниках, в условиях властного давления «кулаки» нередко предпочитали выступать в роли закулисных кукловодов, выставляя вместо себя «экономически от них зависимых людей» либо «демагогов».10 По той же причине, опасаясь преследования со стороны правящего коммунистического режима, «кулаки» предпочитали не выступать на предвыборных собраниях с призывами или критикой советской власти. Очевидцы уверенно утверждали, что зажиточные обыватели деревни «в общественных делах принимают открытое участие редко».11 «Кулак», отмечали наблюдатели, «никогда не выступает на собрании с речью, спором или убеждениями. Он или выпускает обработанного середняка (а иногда и бедняка) или пытается «взять глоткой» и как-нибудь да сорвать собрание».12 Зачастую, представители сельской верхушки продвигали свои интересы на выборах с помощью «подкулачников», каковыми «являлись родственники кулака из бедноты и середняков: кум, сват и т. д., не лишенные права голоса». Иногда «подкулачниками» становились даже демобилизованные красноармейцы и бывшие красные партизаны, попавшие «по нужде в экономическую зависимость от кулака». 13
Добавим, что приведенное выше упоминание о лишении «кулаков» «права голоса» является не фигурой речи, а вполне обычной для рассматриваемого периода времени административной практикой. Большевики изымали у «классово-чуждых элементов» города и деревни избирательные права, после чего те превращались в неполноправную категорию «лишенцев». Численность «лишенцев» могла уменьшаться или увеличиваться, в зависимости от колебания политического курса компартии; но, сама эта группа существовала на всем протяжении 1920-х гг. Поэтому, «кулаки» и, вообще, зажиточные крестьяне зачастую и не могли принимать открытое участие в электоральном процессе, поскольку им официально запрещалось делать это.
Как бы там ни было, «кулаки» либо сами шли на выборы, либо выставляли вперед верных им кандидатов, стремясь, при этом, обеспечить себе поддержку избирателей-односельчан. Надо сказать, что немало более или менее состоятельных земледельцев поддерживали «кулаков» и голосовали за них (надо только оговориться, что в данном случае под «кулаками» следует понимать именно зажиточных крестьян, а не предпринимателей: последние, занимавшиеся спекуляциями, ростовщичеством, торговлей самогоном и другими столь же малопочетными занятиями, не пользовались любовью и поддержкой селян). Ведь, в соответствии с традиционными крестьянскими воззрениями, только хороший, зажиточный «хозяин», умело занимавшийся аграрным производством в рамках собственного двора и надела, мог наладить и общественные дела. Избиратели рассуждали, что, «если крестьянин сумел поставить свое крестьянское хозяйство, то безусловно он сумеет быть хорошим хозяином в сельсовете»,14 «раз он может хорошо вести дело в своем хозяйстве, то поведет и в общественном хозяйстве».15
В отношении же сельской бедноты, которая позиционировалась как социальная база большевистского режима и, соответственно, злейший враг «кулаков», последним приходилось применять иные стратегии. Отметим, что немало бедняков находились в экономической зависимости от зажиточных односельчан, которые выступали их работодателями или наделяли нуждающихся семенным зерном, тяглом, фуражом (разумеется, не бесплатно). С зависимыми бедняками и батраками «кулаки» могли особенно не церемониться и, если последние отказывали им в поддержке во время выборов, угрожали отказом в помощи и найме на работу. Как свидетельствовали современники, это была весьма действенная мера воздействия на избирателей.
Однако, расценивая сельскую бедноту в качестве своей самой надежной опоры в деревне, большевики стремились всячески ее поддерживать в противостоянии с «кулаками». Вопиющие случаи наглого шантажа бедняков со стороны зажиточных не оставались без последствий в виде вмешательства правоохранительных органов, демонстрировавших неимущим селянам, что советская власть на их стороне. Поэтому, в процессе выборов в сельские советы «кулачеству» нередко приходилось применять в отношении бедняков методы не шантажа и угроз, а подкупа и лести.
Во время перевыборов советов 1927 г. секретарь Ейского райкома ВКП(б) Северо-Кавказского края П.М. Горюнов рассказывал, что, когда «агитировавшую за одного кулака беднячку… стали выспрашивать, чего она так за кулака распинается, она призналась, что «Сидор Иваныч, такие добрые, дали ей, вдове, на семена 7 рублей». В ст. Должанской того же района кулак «одолжил» бедняку пуд муки, за что последний выступал на собрании за своего «благодетеля». В том же районе, по словам Горюнова, «во многих местах были отмечены случаи, когда накануне предвыборных собраний кулаки приглашали к себе в гости наиболее активных и авторитетных середняков и бедняков, величали их, сверх обыкновения по имени, отчеству и угощали их сорокаградусной, одновременно «дружески» накачивая их и духовной пищей, обрабатывали в нужном направлении. Иной раз угощение не пропадало даром, кулацкие расходы по угощению окупались и, активист, выпивший за счет кулака, выступал за него или же вел себя пассивно, не выступая ни за, ни против. Но было и наоборот: протрезвившись, «неблагодарные» забывали про кулацкие наказы». 16
Применялись и более тонкие методы воздействия на бедноту. По словам того же Горюнова, «для того, чтобы отвлечь бедноту от предвыборных собраний, кулаки устраивают у себя на дому картежную игру на мелкую монету, где между прочим ведут агитацию против мероприятий Соввласти и за поддержку их кулацких кандидатов».17 Кроме того, зажиточные крестьяне нередко стремились и вовсе отстранить не вызывавших у них доверия бедняков от участия в голосовании. Здесь могло применяться более или менее грубое давление. Например, во время выборов 1927 г. в станице Камышеватской Ейского района в ряде участков «зажиточными делались заставы: 2 – 3 кулака, стоя на улице, под разными предлогами убеждали, направлявшихся на выборы избирателей, не ходить. Кое-кто этому совету последовал. Другие же, наиболее робкие избиратели, видя, что на пути стоит Тит Семенович, или Сидор Поликарпович, стесняясь их, сами не шли, делая вид, что они и не думали идти на выборы, а просто вышли на улицу». Старания кулаков «дали ощутительный результат»: явка по Камышеватской оказалась ниже районной на 17,7 %.18 В ряде случаев, «кулаки» действовали более изощренно. Так, осенью 1924 г. «кулачество» станицы Кривянской Новочеркасского района Донского округа Северо-Кавказского края, «для того, чтобы беднота и батрачество не могли участвовать в выборах в советы, предоставили им своих лошадей и волов для того», чтобы те отправились за камышом и на рынок. «Эта затея», печально признавали представители власти, «зажиточникам удалась».19 Они смогли обеспечить большинство на голосовании и провести своих кандидатов в станичный совет.
Как видим, избирательные технологии «кулаков» были разнообразны и, в ряде случаев, довольно действенны. Неудивительно, что даже в условиях активного противостояния с партийно-советскими чиновниками на местах, зажиточной верхушке сел и станиц Дона, Кубани, Ставрополья удавалось получить относительно широкое представительство в органах местного самоуправления. Рассмотрим теперь колебания удельного веса «кулаков» в сельских и станичных советах в 1920-х гг., которые были обусловлены, в первую очередь, особенностями политической тактики коммунистов.
В первой половине 1920-х гг. у зажиточного крестьянства имелось мало шансов попасть в органы местного самоуправления, поскольку такие попытки наталкивались на решительное противодействие низовых ячеек компартии, стремившихся сплотить вокруг себя бедноту. Накануне перевыборных кампаний большевики разворачивали агитационно-пропагандистские мероприятия, стимулировали активистов из числа «социально близких», применяли меры административного воздействия на особенно активных «кулаков». В прессе появлялись призывы о том, что «кулачество», конечно, «всячески постарается проникнуть в состав Советов… В этом оно весьма заинтересовано. Надо усилить внимание в сторону кулацкого элемента, дабы не дать возможности проникнуть в Советы ни им, ни их сторонникам».20
Однако, агрессивно-напористое и, зачастую, весьма бесцеремонное проталкивание партийно-советскими чиновниками в состав сельских советов угодных им кандидатов, превращение выборов в фарс (когда хлеборобы просто не приходили голосовать, полагая, что коммунисты все равно проведут в советы «своих») сильнейшим образом раздражало крестьян. Отнюдь не усиливало симпатии земледельцев к большевистскому режиму и то обстоятельство, что многие коммунисты и бедняки, прошедшие в советы вопреки желанию основной массы сельских жителей (и, значит, не считавшие себя обязанными им), злоупотребляли властью и демонстрировали профессиональную непригодность, халатность, моральную нечистоплотность. В деревне нарастали протестные настроения, что не могло не беспокоить наиболее дальновидных лидеров компартии.
Стремясь усилить просоветские симпатии среди широких масс крестьянства, большевистское руководство осенью 1924 г. инициировало политику «лицом к деревне», проводившуюся под лозунгами усиления внимания к нуждам и интересам земледельцев. Одним из важнейших элементов данной политической кампании стало «оживление советов», то есть временный отказ большевиков от заполнения органов местного самоуправления в деревне исключительно своими ставленниками и относительная демократизация избирательных процедур.
Эти меры были положительно расценены крестьянством и, действительно, обусловили усиление просоветских настроений на селе. Вместе с тем, закономерным (но, неучтенным большевистским руководством) результатом «оживления советов» стало резкое сокращение представительства в них сельского батрачества, бедноты и, особенно, коммунистов, которых, как выразился один из современников, крестьяне на выборах проваливали со «сладострастием».21 Например, в 1924 г. сельских и станичных советах Донецкого округа Северо-Кавказского края рабочие и батраки составляли 5,17 %, а в 1925 г., в условиях политики «лицом к деревне» – только 2,4 %, члены компартии – 10,16 % (4,6 %).22 В условиях «оживления советов» крестьяне, зачастую, стремились провести в органы местного самоуправления не коммунистов и сельских пролетариев, а крепких, зажиточных односельчан, которые традиционно трактовались большевистскими идеологами как «кулаки».
Столь явное ослабление позиций коммунистической партии в сфере управления жизнью села (хотя и сопровождавшееся распространением просоветских настроений в массе крестьянства) сильнейшим образом встревожило большевистских лидеров, не исключая и тех из них, кто ранее выступал за развертывание политики «лицом к деревне»: Н.И. Бухарина, Г.Е. Зиновьева, Л.Б. Каменева, и др. Как обоснованно указывает М. Венер, «уже с осени 1925 г. партия затормозила осуществление своей политики, направленной на дальнейший подъем сельского хозяйства, вновь взяв на вооружение концепцию классовой борьбы».23
Перевыборы сельских советов весной 1926 г. прошли под знаком нараставшей активности партийных структур и местной администрации, стремившихся стимулировать верные им социальные группы крестьянства, то есть, в первую очередь, батрачество и бедноту, вернуть себе утраченные позиции в муниципалитетах. Отчасти, мобилизация пробольшевистских сил деревни дала свои плоды, так что, в ряде случаев, зажиточным «сельсоветчикам» пришлось потесниться. Например, в ходе перевыборов совета в селе Вечном Майкопского округа Северо-Кавказского края «кулаки» не смогли осилить противостоявших им коммунистов и бедноту, вкупе с определенной частью средних слоев населения. «Видя, что ни один из их кандидатов не проходит в сельсовет», зажиточные в отчаянии «три раза требовали подсчета присутствующих в надежде, что их меньше 35 % и есть повод к отмене выборов. Но дело сорвалось: три раза пересчитывали и все три раза на-лицо оказывалось законное число избирателей».24
Вместе с тем, в 1926 г. продолжала ощущаться инерция «оживления советов», вследствие чего довольно высокой оставалась активность в избирательном процессе «кулаков» и поддерживавших их более или менее широких слоев крестьянства. В частности, представители партийного руководства Донского округа Северо-Кавказского края констатировали, что «перевыборы советов в 1926 году прошли при большей активности не только со стороны основных слоев деревни, беднячества и середняков, но также и со стороны кулацкой части деревни, пытавшейся в некоторых селах и станицах, в противовес партии и соввласти, провести в сельстансоветы своих кандидатов и взять на себя руководство перевыборами».25 В итоге, «кулакам» удалось сохранить относительно прочные позиции в целом ряде органов местного самоуправления как на Дону, так и на Кубани, и Ставрополье. Например, по сообщениям с мест, кубанские коммунисты и, особенно, бывшие «красные партизаны», возмущались засильем в советах «кулаков» и, обвиняя вышестоящее руководство в попустительстве «классовому врагу», заявляли, что теперь у бедноты поневоле остался «один выход – уйти в камыши и оттуда вести борьбу с кулаком».26
В 1927 г. руководство ВКП(б), отбросив прежние прокрестьяские намерения и отказавшись от деклараций о «врастании кулака в социализм», с еще большей жесткостью стало выстраивать систему мер, которые могли бы воспрепятствовать зажиточным не только сформировать заметную оппозицию в советах, но и вообще попасть туда. Накануне выборов 1927 г. была издана новая инструкция, регулировавшая электоральный процесс, в которой содержались ужесточенные правила и нормы выявления «лишенцев». Применение новой инструкции позволило местным партийно-советским работникам лишить избирательных прав намного более широкие слои деревни, чем ранее. Так, по данным секретаря Ейского райкома ВКП(б) П.М. Горюнова, в подведомственном ему районе в 1927 г., по сравнению с предыдущим годом, численность «лишенцев» резко увеличилась. Если в 1926 г. в Девяткинском сельсовете Ейского района «лишенцы» составляли 26 % к числу всех жителей в возрасте от 18 лет, то в 1927 г. – уже 55,4 %, в Воронцовском сельсовете, соответственно, – 2,2 % и 45,2 % (!), в Александровском станичном совете – 6,9 % и 33,8%, в Камышеватском стансовете – 1,4 % и 10,5 %, в Должанском стансовете – 2,5 % и 8,2 %, и т. д.27
«Кулаки», разумеется, выражали понятное возмущение ужесточением избирательного законодательства, связавшим их по рукам и ногам. Критические высказывания зажиточных селян зафиксировал в своем Ейском районе тот же Горюнов, отмечая, что «кулацкая интеллигенция обосновывала свои речи ссылками на постановления партии о машинизации сельского хозяйства: «власть сама себе противоречит. То говорит, что деревню надо машинизировать, а как человек приобретает трактор или молотилку, так его лишают права голоса, потому что без наемного труда нельзя машинам работать».28 В станице Копанской один из «кулаков» говорил: «всякое хозяйство может превратиться в кулацкое, если трудолюбивый хозяин, и выходит, что если все хозяйства будут крепнуть, то как раз всех хлеборобов и лишат голоса».29 Понятно, что возмущение «кулачества» уже не могло изменить ситуацию: перевыборы советов 1927 г. прошли при доминировании коммунистов и их сторонников из числа сельских жителей.
Заключение
В 1928 г., в связи с нагнетанием в советской деревне политики «чрезвычайщины» и активизацией усилий большевистского руководства по коллективизации сельского хозяйства, положение «кулачества» еще более ухудшилось. В том числе, представители власти продолжили реализацию мер по вытеснению из сельских советов остававшихся там «кулаков» и недопущение в органы местного самоуправления новых членов из числа зажиточной верхушки села. Советская пресса предупреждала низовых партийных функционеров и чиновников: «кулачество в этом году попытается проявить большую активность. Кулакам есть за что обижаться на советскую власть. Их ущемили в хлебозаготовительную кампанию прошлого года и сельхозналоговую кампанию текущего года, и они несомненно попытаются использовать перевыборы в своих интересах и пролезть в советы для того, чтобы сделать их своим орудием и выразителем… Наш лозунг – ни одного места в советах кулакам!»30 Сельские активисты из числа бедноты ориентировались властью на тщательную подготовку выборов, дабы исключить успех «кулаков» среди электората. Так, члены партийного комитета станицы Ирклиевской Тихорецкого района Кубанского округа Северо-Кавказского края рекомендовали бедноте «подготовить и внимательно обсудить список будущего стансовета», потому что «кулаки уже готовят свой список, уже агитируют за него среди более несознательных и забитых бедняков».31
Важно подчеркнуть, что в 1928 г., в условиях политики «чрезвычайщины», представители большевистского режима и вовсе отказались от формального соблюдения законодательства, обрушив на «кулаков» более или менее суровые и масштабные репрессии. На проходившем 30 ноября 1928 г. бюро Северо-Кавказского крайкома ВКП(б) первый секретарь данного партийного комитета А.А. Андреев заявил, что, несмотря на все ограничения, «кулак наглеет». Поэтому, продолжил Андреев, «надо без особого крика, без особого шума, но в отношении кулацкого наступления, кулацкой активности мы должны себя показать как достаточно твердая власть и расправиться там, где это нужно, достаточно твердо».32 Переход же большевиков к политике сплошной форсированной коллективизации, одним из непременных элементов которой являлось огульное и оголтелое «раскулачивание», положил конец как активности зажиточных слоев российской (советской) деревни в электоральном процессе, так и самому существованию этих слоев.
Литература
1 Конституция (Основной закон) Российской Социалистической Федеративной Советской Республики. М., 1918 г. С. 2.
2 Гвоздев Р. Кулачество-ростовщичество. Его общественно-экономическое значение. СПб, 1898. С. 1.
3 Панкова-Козочкина Т.В. Работники сельских советов 1920-х годов: номенклатурные подходы большевиков и социальные требования крестьянства (на материалах Юга России) // Российская история. 2011. № 6. С. 138.
4 Явич А. Выборы в сельсовет // Красная нива. 1925. № 12. С. 276.
5 Центр документации новейшей истории Ростовской области («ДНИ РО), ф. 5, оп. 1, д. 45, л. 84.
6 Н-вич М. «Кто против самообложения – тот против Ильича» // Молот. 1928. 4 февраля.
7 Романов. Кулак-кресткор // Молодой ленинец. 1925. 24 сентября.
8 Сокирко А.Ф. Степные генералы // Крестьянская газета. 1928. 9 апреля.
9 Шенец С. Когда не страшен кулак // Молот. 1926. 23 марта.
10 Горюнов П.М. О перевыборах советов на Дону. Ростов н/Д., 1927. С. 28.
11 Российский государственный архив экономики (РГАЭ), ф. 396, оп. 3, д. 570, л. 168.
12 Ленч Л. Наперекор кулаку // Молот. 1928. 4 февраля.
13 Горюнов П.М. Указ. соч. С. 28.
14 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 15, л. 35.
15 РГАЭ, ф. 396, оп. 3, д. 575, л. 23.
16 Горюнов П.М. Указ. соч. С. 15.
17 Там же, С. 15.
18 Там же, С. 39.
19 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 15, л. 34.
20 Шембер К. К перевыборам Советов // Молот. 1924. 5 октября.
21 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 32, л. 27.
22 ЦДНИ РО, ф. 75, оп. 1, д. 64, л. 38, 38а.
23 Венер М. Лицом к деревне: Советская власть и крестьянский вопрос (1924 – 1925 гг.) // Отечественная история. 1993. № 5. С. 100.
24 Шенец С. Когда не страшен кулак // Молот. 1926. 23 марта.
25 Материалы к отчету Донского окружного комитета В.К.П. (больш.) на XII окружной партконференции (ноябрь 1925 – январь 1927 г.). Ростов н/Д., 1927. С. 66.
26 Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ), ф. 17, оп. 85, д. 16, л. 70.
27 Горюнов П.М. Указ. соч. С. 47.
28 Там же, С. 14.
29 Там же, С. 14.
30 Кулакам ни одного места в советах! // Крестьянская газета. 1928. 9 октября.
31 Вильямс. Бедноте такой совет не нужен! // Крестьянская газета. 1928. 7 декабря.
32 ЦДНИ РО, ф. 7, оп. 1, д. 704, л. 12.