XVII Международный конкурс научно-исследовательских и творческих работ учащихся
Старт в науке
Лебедянь в жизни и творчестве Е. И. Замятина
Автор работы награжден дипломом победителя II степени
Полная версия работы доступна во вкладке "Файлы работы" в формате PDF
Введение
Родина… Отечество… Отчизна… Эти слова знакомы нам с раннего детства. А с чего начинается она? Говоря сухим географическим языком, мы назвали бы крайние точки своей страны, параллели и меридианы, между которыми она раскинула свои просторы. Но фактически моё Отечество начинается с самого малого: с дворика рядом с отчим домом, с берёзки у ворот, со школьной скамьи, с милых сердцу городка, посёлка или маленькой деревушки. Это крохотный клочок земли, который и на географической карте не найдёшь. Но именно здесь мы родились, сделали первые шаги в большую жизнь, глазами, полными удивления, познакомились с окружающим нас миром, встретили первых верных друзей, узнали радость побед и горечь поражений. И где бы мы ни были, куда бы нас судьба не забросила, мы всегда с особым трепетом, с большой теплотой будем вспоминать и маленький дворик, и берёзку у ворот, и узенькую улочку. Здесь наши корни, здесь наши близкие, отсюда мы шагнули в большую жизнь. Мне вспоминаются слова В. Лазарева:
Я не просто живу. Я, подобно реке,
Начинаюсь в затерянном далеке…
Моё «затерянное далёко» - это древний купеческий городок с необыкновенно красивым названием Лебедянь. Кто – то, глядя на него, может сказать: «…провинциальная глубинка, серая и грязная…». Но я люблю его. Люблю бродить по его приветливым зелёным улочкам, встречать знакомые лица, наслаждаться чистым воздухом.
А что видел и чувствовал, бывая в Лебедяни, мой земляк Евгений Иванович Замятин? Чем она была для него в жизни и творчестве?
Чтобы ответить на эти вопросы, мне пришлось окунуться в мир замятинских героев, в его письма к жене, урождённой Усовой Людмиле Николаевне, в архивные материалы краеведческого музея, проработать критические статьи, посвящённые творчеству писателя.
Проблема. Е. И. Замятин – уроженец г. Лебедянь, известный писатель и кораблестроитель. В городе и в нашей гимназии есть музей Замятина, но многие дети и взрослое население практически ничего о нём не знают.
Цель. Определить, какое место занимала Лебедянь в жизни и творчестве Е. И. Замятина.
Задачи. 1.Познакомиться с письмами писателя к жене, используя при этом архив Лебедянского краеведческого музея.
2.Более глубоко проработать ранние произведения Е. И. Замятина: повесть «Уездное», роман «Мы», рассказы «Русь», «Колумб», «Алатырь» и др., определить их краеведческие корни.
3.Познакомиться с критическими статьями по творчеству писателя.
Объект исследования. Жизнь и творчество нашего знаменитого земляка.
Предмет исследования. Отношение Е. И. Замятина к родному городу в жизни и его литературной деятельности.
Данную работу считаю актуальной, потому что у каждого человека, живущего на Земле, есть Родина: большая (страна, где он родился) и малая (местечко, где он родился). Любовь к большой Родине нельзя воспитать без воспитания нежных чувств к родным местам. А любовь к малой Родине начинается со знакомства с её историей, природой, архитектурой, литературным и культурным наследием и т. д.
Работа имеет практическую значимость. Изложенный в ней материал можно использовать на уроках литературного краеведения и во внеклассной работе.
1. Штрихи к портрету Е. И. Замятина
Е. И. Замятин, блестящий писатель по дарованию, инженер – кораблестроитель по образованию родился 1 февраля 1884 года в городе Лебедяни Тамбовской губернии. Его отец, Иван Дмитриевич Замятин – священник церкви Покрова Пресвятые Богородицы, был человеком домовитым. «Богател породами фруктовый сад, тянувшийся к Дону... Но, главное, был заново отстроен вместительный дом, с балконом на тихую, заросшую травой Покровскую улицу» [8]. Этот сад, по преимуществу яблоневый, звуки музыки Шопена, Шумана, Бетховена, доносившиеся сквозь открытую балконную дверь дома, рассказы матери и бабушки о «преданиях старины глубокой» подспудно формировали поэтическое сознание будущего писателя. Мария Александровна имела определяющее влияние на нравственно – эстетическое формирование сына. Её облик и стиль жизни расходились с устоявшимися представлениями об уездной матушке, поповне. Она была хорошо образована и воспитана, любила музыку, была талантливой исполнительницей классической музыки. В доме Замятиных было два музыкальных инструмента: рояль и пианино. С роялем были связаны первые детские впечатления Е. Замятина. Возвращаясь мысленно к тому времени, он помнит себя «одиноким, без сверстников, ребёнком на диване, животом вниз, над книгой – или под роялью, а на рояли мать играет Шопена. Два шага от Шопена – и уездное – окна в геранях, посреди улицы – поросёнок привязан к колышку и трепыхаются куры в пыли…» [3]. К книгам пристрастился задолго до школы – с четырёх лет он уже самостоятельно читал. «Много одиночества, много книг, очень рано – Достоевский… Достоевский долго оставался – старший и страшный даже; другом был Гоголь…» [4]. В анкете 1931 г. он признавался, что «не без его влияния явилась у меня склонность к шаржу, гротеску, к синтезу фантастики и реальности» (рис. 1-4, 8, 11, 12 в Прилож.)
В 1893 – 1896 годах Замятин учился в Лебедянской прогимназии, а затем перешёл в Воронежскую гимназию. «Специальность моя, о которой все знали: «сочинения» по русскому языку. Специальность, о которой никто не знал: всевозможные опыты над собой», [4] - писал Замятин в «Автобиографии» 1929 г. Гимназию окончил в 1902 г. с золотой медалью, а потом был Петербургский Политехнический институт (рис. 5-7, 9 в Прилож.)
В «Автобиографии» 1922 г. Замятин дал объяснение своего послегимназического выбора: «В гимназии я получал пятёрки с плюсом за сочинения и не всегда легко ладил с математикой. Должно быть, именно потому (из упрямства) я выбрал самое что ни на есть математическое: кораблестроительный факультет Петербургского Политехникума» [3].
Осенью 1905 года за участие в студенческой, революционной деятельности он был арестован и заключён в тюрьму. Через несколько месяцев Замятина выслали домой, в Лебедянь, под надзор полиции. «Лебедянскую тишину, колокола, палисадники – выдержал недолго: уже летом – без прописки в Петербурге, потом – в Гельсингфорсе» [4].
1908 г. – окончил институт и был оставлен при кафедре корабельной архитектуры. «…Три следующих года – корабли, корабельная архитектура, логарифмическая линейка, чертежи, постройки, специальные статьи в журналах… В эти же годы, среди чертежей и цифр – несколько рассказов…». А затем были Сестрорецк и Лахта. Эти «ссылки» по ироническому признанию Замятина, способствовали его развитию как писателя. «Здесь - в снегу, одиночестве, тишине» родилось «Уездное».
В 1913 году по случаю амнистии Замятину было разрешено жить в столице, «…теперь из Петербурга выслали врачи. Уехал в Николаев…» В последующие годы он продолжал писать разноплановые по жанру и стилю рассказы из провинциальной жизни.
В марте 1916 года Замятин был командирован в Англию для наблюдения за строительством ледоколов для российского военного флота. Как только английские газеты запестрели заметками о революции в России, он вернулся на Родину и вскоре стал свидетелем Октябрьской революции. Время, проведённое в Англии, заметно изменило писателя. Он сам чувствовал это, когда писал: «Совсем не таким я стал после Англии».
Замятин, приветствовавший и Февральскую, и Октябрьскую революции, в своих сатирических зарисовках голодного советского быта, в сказках и полемических статьях занял позицию противостояния новой власти. Неудивительно, что при таких взглядах и открыто критической позиции отношения его с большевистским правительством складывались сложно. В феврале 1919 г. он был арестован по делу «левых эсеров», а в сентябре 1922 г. снова подвергся аресту, оказавшись в группе философов и литераторов, которых правительство решило выслать из России.
Несмотря на откровенно критическое отношение к новой власти, Замятин занимал видное положение в литературе: вокруг него образовалась литературная школа, оказавшая значительное влияние на формирование молодых писателей. Глава литературной школы и блестящий литературный критик, он выступал со статьями, много писал, много работал, но вся его дальнейшая жизнь превратилась в сплошное противостояние.
В ответ на развернувшуюся против него кампанию Замятин вышел из Союза писателей и написал заявление с просьбой разрешить ему уехать за границу. В просьбе ему было отказано. Положение Замятина предельно осложнилось: в театре запрещались постановки его пьес, опубликованные произведения изымались из библиотек, в издательствах приостанавливался
выпуск книг писателя. Замятин, однако, продолжал работать. Но после 1929 года советские издательства и журналы были для него закрыты.
«Для меня как для писателя, - говорит Замятин, - именно смертным приговором является лишение возможности писать, а обстоятельства сложились так, что продолжать свою работу я не могу, потому что никакое творчество немыслимо, если приходится работать в атмосфере систематической, год от году всё усиливающейся травли». Он согласен, что основания для нападок у критиков были: «я знаю, что у меня есть очень неудобная привычка говорить не то, что в данный момент выгодно, а то, что мне кажется правдой» [4]. В октябре 1931 г. он покинул родину, жил в Германии, а с февраля 1932 г. - во Францию, где и умер в марте 1937 г.
И всё же достойного применения своему таланту Замятин за рубежом не нашёл. А. Штейнберг пишет: «Его выслушивали вежливо, откланивались и даже не обещали дать ответа… Один из директоров немецкой кинематографической фирмы, который интересовался произведениями Замятина и читал их на немецком языке, сказал ему: «Вы очень русский, вас нельзя приспособить к нашей жизни».
Мир произведений Замятина настолько разнообразен и оригинален, что кажется, будто один и тот же человек не мог никак оказаться автором и сказок, и пьес, и глубоких психологических новелл, и острых сатирических рассказов, и повестей, и исторического романа, и блестящих эссе… И всё же это так: всё это – Замятин. Образный, сочный русский язык, тугая, плотная манера письма, совершенная композиция, насыщенность мыслью отличают каждое произведение писателя.
Литературное наследие Замятина относительно невелико, но в нём почти нет произведений, о которых можно было бы сказать, что они - не лучшие. «За 29 лет литературной работы осталось – под мышкой унесёшь; но вес – свинчатка», сказал о его творчестве А. М. Ремизов. Творческой лабораторией писателя является живая действительность, вся жизнь, ибо для настоящего художника жизнь и творчество неотделимы.
И ещё несколько слов о Замятине – человеке и гражданине. Оказавшись за рубежом, он сохранил свой советский паспорт. «Он ни с кем
не знался, не считал себя эмигрантом и жил в надежде при первой возможности вернуться домой».
«…дело его жизни, все эти словесные конструкции русского лада – это наше русское, русская книжная казна!..
Замятин из Лебедяни, тамбовский, чего русее, и стихия его слов отборно русская. Прозвище: «англичанин». Как будто он и сам поверил, …а разойдётся – смотрите: лебедянский молодец с пробором!».
2.Лебедянь в жизни и творчестве Е. И. Замятина
Великий Гёте, когда - то высказал ставшую крылатой фразу: «Хочешь понять поэта отправляйся на его родину». Понять творчество Замятина без учёта «лебедянского фактора», наверное, можно, но понимание это будет неполным, усечённым, лишённым глубины. Таланты в России издавна формировались в провинции. Это потом они ехали в столицу, приобретая там блеск, известность, значительность. В столице они реализовывали то, что называется плодами. Корни и почва этих плодов – в родном гнезде, на «малой» родине. Поэтому невозможно постичь до конца общероссийское, общечеловеческое в писателе, не погрузившись в стихию его отчего края.
2.1. «…Пишу Вам из России…»
В ноябре 1905 г. в жизни Евгения Замятина произошло событие, во многом определившее его дальнейшую судьбу – он встретил Людмилу Николаевну Усову (1883 – 1965), ставшую его невестой, а позднее женой (рис. 10 в Прилож.)
В это время он – студент третьего курса Кораблестроительного отделения Санкт – Петербургского политехнического института, она – слушательница фельдшерской школы.
11 декабря 1905 г. Замятин был арестован в квартире Константина фон Шульмана, где было собрание членов Боевой дружины Выборгского района. При обыске квартиры полиция обнаружила оружие и нелегальную литературу. 31 декабря Замятин был привлечён к дознанию в качестве обвиняемого. После трёхмесячного заключения, по ходатайству отца, Замятина выслали на родину, в Лебедянь. С этого момента началась его переписка с Людмилой Николаевной, продолжавшаяся несколько десятилетий. Большая часть писем стараниями жены сохранена. Они позволяет более глубоко и полно раскрыть отдельные моменты жизни и творчества писателя.
Как в жизни, так и в творчестве Е. И. Замятина парадоксальным образом уживались противоположности: корабельный инженер и писатель, бунтарь в искусстве и поклонник математической точности в науке, реалист и один из первых русских модернистов в прозе. Сын священника, прекрасно усвоивший азы духовного образования, и представитель самого передового для своего времени научного мировоззрения, автор одного из самых значительных в 20 веке антиутопических произведений, в котором ставятся религиозно – философские вопросы. Один из самых русских по духу писателей, Замятин в то же время был страстным поклонником творчества Г. Уэллса. Большевик и один из первых критиков большевизма.
О своей двоякости Евгений Иванович пишет Людмиле Николаевне в своих письмах. «…Расколотый я человек, расколотый на двое. Одно «я» хочет верить, другое – не позволяет ему, одно хочет чувствовать, хочет красивого – другое смеётся над ним, показывает на него пальцами. Одно – мягкое, тёплое, другое – холодное, острое, беспощадное, как сталь.
И оно побеждает, холодное, оно побеждает всегда – с тех пор, как я стал думать. И жизнь была такая холодная… Оттого я искал всегда нового, разнообразия, опасностей – иначе было бы слишком холодно, слишком пусто» [10]. И вот ещё несколько строк, подтверждающие этот факт «Ведь в конце концов – я эгоист и даже хищник… К сожалению, и хищником я не всегда умею быть: во мне ещё много «интеллигентного…».
Отношение к своему родному городу Лебедяни, как и всё в жизни Замятина, тоже разложено на две чаши весов. С одной стороны, явно прослеживается нелюбовь к родовому гнезду, главенствующее место занимает второе «холодное» я. «Ах, миленькая, - презираю Лебедянь… а что, если я Лебедянь совсем презрю?..», «Ужасно, миленькая, ужасно: какая презренная Лебедянь… Просто – в отчаянии. Не дождусь конца месяца», - пишет он Людмиле Николаевне.
На первый взгляд кажется, что Лебедянь угнетает Евгения Ивановича, подавляет в нём не только творчество, но и желание работать. Об этом говорят следующие строки из писем.
«…К несчастью, не всегда я могу заниматься, по крайней мере, не всегда (а лишь периодически) бывает желание заниматься. Если я, тем не менее, не бросаю заниматься, так это для того, чтобы не сойти с ума, или не засесть по уши в болото».
«Заниматься почти совсем бросил, не потому что не хочу, а потому что не могу… С таким же удовольствием, как принимать лекарство, я хожу гулять, я купаюсь…».
«…Или, быть может, мне довольно свободы передвижения по затхлым улицам затхлого городишка, встреч с черносотенцами и пустоголовыми девицами, с головой ушедшими в наряды и кокетство?.. Не желал бы я Вам такого счастья!.. А у меня так уныло, тоскливо, однообразно всё… Тоска и книги, книги и тоска…».
«Мысли – неподвижные, серые, как эти тучи, которые замерли на небе и не шевелятся, точно боятся, точно ждут чего – то недоброго. Сумерки на душе, сумерки хмурые, усталые… Меркнут они всё больше. И ни звёздочки кругом. Серое всё, безжизненное…
Тяжело жить…
А я сам – устал. Устал оттого, что нет жизни, которая толкала бы, будила, увлекала, не давала слишком много задумываться. А то иной раз, как сегодня, дойдёт до того, что ни в себя и ни во что, кажется, не веришь, и ничего нет в душе – ни энергии, ни мысли: пусто там, как в вымершем доме…». И ещё одно признание писателя в нелюбви к «малой» родине, мрачное, тяжёлое, как свинец, оставляющее в душе неприятный осадок. Оно было написано сразу же после освобождения из тюрьмы в 1906 году.
«Ну, что же? Я – свободен. Далеко позади безмолвные, томительные стены, железный звон замка, кусочек голубого неба, изрезанный безжалостно решёткой суровой, товарищей угрюмые, измученные лица, немые, серые, холодные, как камень, дни… Всё потонуло в той пучине, что зовётся прошлым. Свободен я. И вместо сводов небо надо мной раскинулось весеннее, лазурное, и ласковый, и тёплый шёпот ветра – вместо молчанья каменного стен. Не вижу я Борьбы, с её жестоким, гордым, страданьем искажённым лицом. Бороться не умеют здесь: нельзя в болоте научиться плавать.
Спокойно катится по небу солнце и лениво спать ложится – страстей, страданий сильных оно не видит: под ним Спокойствие, покачиваясь, дремлет, глаза закрывши; бредёт старуха вековая Покорность, дряхлою походкой и крадётся чуть слышными шагами Вера в чёрном одеяньи и опытной рукой страданья заглушает в людях… и жизни – коварно убивая смелость, гордость…
Дешёвенькое, маленькое счастье кругом; в болоте мягком и удобном мирно дремлют люди…
Что ж мне не спится там? Что ж хочется туда, назад к борьбе, к страданьям ближе? Что ж холодно и пусто так в душе?
…Опять один я, среди чужих, холодных стен. И камни серые тюрьмы мне ближе были: за камнями страдали люди там, как люди, камни говорили, а здесь… как камни, люди говорят, и за людьми - глухие, неподвижные, холодные мне видны камни…».
Но почему родовое гнездо, где родился и вырос маленький Женя, где всё, казалось бы, до боли родное, где рядом самые близкие люди, столь нелюбимо? Почему в душе писателя такие мрачные мысли? Это можно объяснить тем, что Е. И. Замятин не привык жить тихо и безмятежно, плыть, не сопротивляясь, по течению. Он всегда был в гуще событий, там, где трудно, где кипели, накалялись события последних лет. В одном из писем к жене он пишет: «…И вдруг – революция так хорошо встряхнула меня. Чувствовалось, что есть что – то сильное, огромное, гордое, - как смерч, поднимающий голову к небу – ради чего стоит жить. Да ведь это почти счастье! Цель жизни, хотя бы на время, полная жизнь, хотя бы на время – ради этого стоит жить!..».
Но это было там, в Петербурге. А что же здесь, в Лебедяни? Отсутствие «Борьбы», «Спокойствие», «Покорность», которые ненавистны писателю, которые вызывают в нём протест.
«…Проходят дни один за другим, все одинаковые, бесполезные, скучные. Солнце стало яркое, воздух тёплый, душистый. Да что мне в них? Скучно одному, скучно без дела, скучно без жизни…».
«…Я уже почти полгода (декабрь – май) оторван от привычной жизни и живу на разных Шпицбергенах. Полгода! Легко сказать! Поймите же, как мне хочется снова окунуться в туманные волны Петербурга, всей прежней жизни. Хочется попробовать поставить свою жизнь иначе, смелее, шире…», «…ведь мы, которых величают «идейными интеллигентами», мы счастливы только тогда, когда чувствуем, что искренно «служим делу»…
…Не тратить свою жизнь? Беречь её? Чтобы дольше протянуть её? – Да ведь это всё равно, что подарить чудную музыкальную пьесу, полную Шопеновской неги, огня Моцарта, Вагнеровских вакханалий, величия Бетховена, грусти Чайковского – и посоветовать играть её не всю сразу, а… по строчке каждый день. Чтобы продлить удовольствие или вернее, чтобы… исковеркать безжалостно, разорвать в мелкие клочки, растоптать всю красоту, всю радость этой музыки. – Так те, которые по каплям пьют из чаши своей жизни – всю жизнь… И только тем доступна чудная, полная счастья и страданий, музыка, которые смело, запрокинувши голову, жадными глотками выпивают жизнь, не заглядывая, много ли ещё осталось до дна, и не заботясь о том, что пьют они – яд или лекарство… Ведь всё равно надо выпить…».
И снова возникает вопрос. Почему же Лебедянь осталась в стороне от бурных событий 1905 года? Почему здесь безраздельно властвуют «Спокойствие», «Покорность» и «Вера в чёрном одеяньи»? Это можно объяснить следующим.
Лебедянь замятинского детства – это маленький, уездный городок, насчитывающий 6673 жителя. На них приходилось 7 храмов и Троицкий монастырь. В городе было 168 каменных и 562 деревянных зданий, в том числе 102 лавки. Работали мыловаренный, два кожевенных, винокуренный заводы, в уезде сахарный – купцов Игумновых. Торговля хлебом, скотом, лесом, сахаром – традиционная сфера деятельности лебедянского купечества. Лебедянь – по преимуществу была купеческим городом.
Говоря о купцах, обращусь к высказыванию купеческой дочери, вдовы писателя – классика 20 века Вс. Иванова: «В купечестве, как и во всех слоях общества, был свой верх: высокообразованные Третьяковы и Мамонтовы – меценаты, покровители науки и искусств; середина – вроде хорошо известных мне в детстве Корзинкиных, наживавших деньги себе в удовольствие; и, наконец, низ – так хорошо описанный Островским, что тут ничего ни убавить, ни прибавить» [8].
Лебедянские купцы относились, в основном, к той серединке, которая наживала «деньги себе в удовольствие». Росли купеческие доходы, а вместе с ними и добротные купеческие дома, которые сохранились в Лебедяни и по сей день. Особенно высокие доходы приносили ярмарки, в том числе и конные, которыми славился наш город. В течение года их было четыре: Троицкая, Преображенская, Покровская и Крещенская.
Проходящие ярмарки не только оживляли жизнь лебедянцев, но и приносили городу существенную прибыль. Основным занятием мещан были разного рода промыслы и торговля. Кроме того, городские жители получали большую выгоду от сдачи своих домов внаймы – аренду, потому что численность населения Лебедяни во время ярмарок увеличивалась почти вдвое. Открывались гостиничные номера, постоялые дворы, трактиры, питейные заведения. Во время ярмарок редкий из домов не был занят постояльцами. Многие из домовладельцев, особенно вблизи Ярмарочной площади, жили только деньгами, получаемыми от предоставления жилья приезжающим и от продажи лошадей, пригоняемых на ярмарки. Занимая в середине 19 века, по некоторым оценкам, четвёртое место в стране по объёмам продаж, лебедянские ярмарки со своими трактирами, купцами, цыганскими хорами, лошадьми привлекали гостей со всей страны. Крещенская и Покровская ярмарки продолжались по месяцу.
Поэтому и оставалась Лебедянь в стороне от революционных событий. Поэтому и властвовали здесь безраздельно «Спокойствие», «Покорность» и «Вера» в незыблемость существующего государства.
Но густые чёрные краски в отношении Е. И. Замятина к родному городу объясняются и неприятностями личного характера. В одном из писем к Людмиле Николаевне он пишет: «… В семье – драма, молчаливая, тихая. Драма такая, как чеховский «Вишнёвый сад», как «Дядя Ваня». Семья разрушается, обваливаются красивые постройки, остаются одни голые, старые, пустые стены.
Мать всю жизнь жила только детьми – мною и сестрой. Теперь дети ушли: сестра – замуж, я совсем в другую, чужую жизнь. А она стоит и видит впереди себя одно пустое пространство: нет цели жизни, нечем дышать. Переживать это – тяжело невыносимо. Смотреть – тоже тяжело…
Сестра – человек с большими идейными запросами. Я думал ввести её в круг тех же интересов, которыми живу сам. Осенью она хотела ехать на курсы, но… вышла замуж. И мне кажется, что муж сделан совсем из другого теста и что она скоро разочаруется в нём. Боюсь, что и она чувствует то же. Смотреть на это – тоже тяжело».
Однако наряду с «холодным» вторым я Е. И Замятина на чашу весов опускается, и я первое, «мягкое и тёплое», которое явно значительно перевешивает. С какой любовью и необыкновенной нежностью пишет он в своих письмах о прекрасной, неповторимой лебедянской природе и фруктовых садах, наполняющих воздух незабываемым ароматом. Вот несколько строк из этих писем.
«…Весна чудная, нежная. Прямо перед балконом липа протягивает свои душистые объятья, черёмуха вся в белом, точно невеста; молодые, нежно зелёные листки берёзы стыдливо трепещут под ласками ветра…».
«Дождь идёт. Первый весенний дождь, свежий, чистый. Упругие, молодые листья деревьев ласково раскрываются навстречу дождю – и нежные, сверкающие капли проникают в самое сердце их и наполняют их сладким трепетом. И всё дерево стоит, затаив дыханье, и изредка только чуть вздрагивает под поцелуями бесчисленных капель и чуть шепчет какое – то слово в ответ им. А они, капли – поцелуи, всё сыплются сверху, сыплются сотнями, тысячами, дождём, точно пьяные жизнью, точно обезумевшие от счастья – прыгают по листьям, рассыпаются в мелкие брызги и сверкающими алмазами застывают, приникнув к ветвям…
Пушистое, мягкое облако низко и ласково опустилось над землёй и дышит жизнью, молодою, сильною жизнью и счастьем дышит на неё… А на горизонте улыбается уже голубое, ясное небо, и солнце ласкает чёрную бархатную землю своими горячими лучами…».
«А здесь так хорошо, так бело всё, чисто. Небо – либо ясное, синее – когда звенели морозы, либо мягкое, белое, тихое – как сейчас. И снег – лучше териокского.
Один раз вышел в свой сад, в солнечный морозный день. Почувствовал какую – то бодрость. Побежал по хрустящим сугробам, провалился…».
«…был один раз в лесу, - прелестно. Недурно и тут (когда прохладно) в городе. Одно плохо: миллионы в саду яблок и груш. Груши – очаровательные; яблоки тоже...».
И ещё одно письмо, где борются два замятинских я, где писатель сознаётся, что видит всю природную красу, но не чувствует её из – за отсутствия рядом любимого человека. «Сейчас я долго гулял в саду, в самой далёкой аллее из лип и берёз. Один ходил и думал.
Красив был серебряный месяц под лёгкой прозрачной фатой из облаков, красива была тёмная, старая аллея с причудливыми узорами на дорожке, сотканными из лунных лучей, красив был весь душистый вечер, унизанный жемчугом соловьиных трелей.
Я знал, что это было красиво. Только знал, но не чувствовал: ни на один миг. Это мне не доставило удовольствия. Всё равно, как неоконченная картина: чудная женская головка с невырисованными глазами. Картина – красива, она должна быть красива, - когда будет окончена, а сейчас она не живая и не будит ни одного чувства. Так и мне, чтобы чувствовать красивое, нужно было оживить его, нужно, чтобы милый, дорогой человек был здесь.
Тогда, быть может, я понял бы, о чём поёт соловей, увидел бы, как нежно прижались друг к другу молодые стройные берёзки, услышал бы, как бесчисленными поцелуями осыпает ветер кудрявую липу, а она трепещет – тогда, быть может, я почувствовал содержание красоты…».
И нельзя оставить незамеченным его восхищение прекрасными лебедянскими яблоками, которые писатель неоднократно упоминает в своих произведениях. «…Укрываюсь в тени. Валюсь на траву. Делаю шаг только для того, чтоб поглядеть: а не спелая ли валяется груша, не жёлтое ли яблоко? И спелое – сую себе в рот, увы, жую, сосу…».
«…Эти две недели тут было удивительно. Синее небо – без единого облачка, тишина - стеклянная, жарко. По утрам – часа полтора – два работал («Север») в саду, пока не начинало уж очень припекать. После обеда брал подушку и с книгой уходил лежать где – нибудь на лавочке в саду. И всё это – без пальто… это в октябре – то!..
Тут яблоки так валяются, почти не едят их. Всякий раз иду в амбар: пахнет антоновкой, коричневым деревом…».
«Очень прозрачные, прохладные дни. Железные, чёрные ночи с несчётными звёздами. В доме – запах яблок (корзинка с яблоками – под моим письменным столом; решето, полное китайских яблочек – на рояли)...».
Говоря о горячей сыновьей любви Е. И. Замятина к восхитительной лебедянской природе и знаменитым лебедянским садам, хочется вспомнить случай с Кустодиевым. Евгений Иванович настолько образно расписал своё «чернозёмное нутро», что Борису Михайловичу, который был уже тяжело болен и прикован к инвалидному креслу, непременно захотелось самому всё это увидеть. Вот как об этом пишет сам Замятин: «…Это лето я собирался проводить у себя на Родине – в самом чернозёмном нутре России – в городишке Лебедянь, Тамбовской губернии. Я предложил поехать туда и Кустодиеву, по правде говоря, без всякой надежды, что из этого выйдет что – нибудь, кроме разговора… Но когда я стал рассказывать о ржаных полях, о горе, уставленной церквами, об увешанных наливными яблоками садах – Борис Михайлович вдруг загорелся и решил непременно всё это увидеть.
Я уехал в Лебедянь раньше. Борис Михайлович попал туда месяца через полтора – в начале августа. К приезду для него была найдена квартира – две комнаты с балконом, густо заросшим травой…
Одним концом уличка упиралась в голубую, наклонённую, как пизанская башня, колокольню елезаветских времён, а другим – в бескрайние поля. Это было «настоящее», это была Русь (рис. 13, 14 в Прилож.)
Я жил на соседней улице – в пяти минутах от квартиры Кустодиевых. Каждый день или я с женой приходил к Борису Михайловичу, или его в кресле привозили к нам в сад, или Кустодиевы и мы отправлялись на берег Дона, на выгон, в поле. И тут я видел, с какой жадностью Борис Михайлович пожирал всё изголодавшимися глазами, как он радовался далям, радуге, лицам, летнему дождю, румяному яблоку.
В том саду, где я жил, этим летом фрукты были особенно хороши. Часто мы приберегали для Бориса Михайловича ветку яблок, потом подвозили его в кресле – и он сам рвал яблоки с дерева. «Вот, вот этого мне и хотелось – чтобы самому рвать!» - говорил он. И хрустя яблоками, набрасывал этюды: ему очень нравился вид сверху, из сада, на другой берег Дона.
Я редко видел раньше Бориса Михайловича таким весёлым, разговорчивым, шутливым – каким он был этот месяц…»
«Так замкнулся круг моих встреч с Кустодиевым: от книги «Русь» - до этой, живой Руси» [7].
И не смотря на признание Е. И. Замятина «…не по нутру мне вся здешняя жизнь…», [10] он неизменно ехал в родную Лебедянь, в горе или радости, один или вместе с Людмилой Николаевной, отдыхать или работать. Особенно трудно было добраться до Лебедяни в первые годы советской власти, но это не останавливало писателя, и он снова и снова возвращался периодически в своё родовое гнездо, будучи уже больным человеком. Вот как он описывает свои путешествия в письмах к жене: «…Я стоял на площадке 2 класса; часть ночи сидел на чемодане своём… В вагонах – абсолютная тьма. Дождь…К рассвету в нашем вагоне от прелестей путешествия помирает человек. Всех выгоняют из вагона и переселяют в свиной вагон – ещё со следами пребывания свиней…». И ещё одно письмо: «Плацкарту от Москвы получил сидячую, и всю ночь свёртывался в крендель, в узел, завязывал себя как галстук. С полчаса, может, дремал. В 10 утра в Раненбурге. Грязный, вида 1918 года, вокзал. Спят на полу бабы и шинели. Мухи, нахальные, как девицы на Невском. И с бабами, шинелями, мухами – сидеть с 10 утра сегодня – до 8 – 9 утра завтра, когда пойдёт поезд на Астапово и Лебедянь. Днём ничего, но со страхом думаю о ночи…». (В 1948 г. Раненбург был переименован в город Чаплыгин Липецкой обл.).
Первые послереволюционные годы. Разруха и нищета в стране. Разруха и нищета в Лебедяни. Они не минули и семью Е. И. Замятина. Как же искренне он переживает всё это, стараясь хоть как – то скрасить тяжёлую жизнь родственников. «Наконец чудеса! – я в Лебедяни… Тут всё очень жалко и бедно. Инда кольнуло даже, когда я видел, каким торжеством был привезённый мной сахар к чаю. Едят плохо…».
В декабре 1925 года умирает Мария Александровна Замятина, мать Евгения Ивановича. Это глубоко потрясло писателя, и он, переосмысливая своё отношение к ней, пишет Людмиле Николаевне: «И вот в столовой, около лампы, мы сидим втроём: тётя Варя, Женя и я. А мать – лежит одна, в нетопленом зале. И никогда уж больше я её не увижу – а ещё хуже, что она меня никогда не увидит. Хуже – потому что она меня любила, конечно, в десять раз больше, чем я её. А мне теперь горько, что мало сравнительно о ней заботился. Так много мелочей, пустяков, которые ей могли доставить радость. И – уж поздно.
Странно, что всё вышло так же, как с моим отцом: так же – в тот же день, в субботу – заболела, в тот же день – в пятницу – конец, и так же – в воскресенье – приехал я, на несколько часов позже, чем нужно…
Я попал сюда уже в состоянии «окаменённого нечувствия» - может быть, к счастью – а, может, после будет хуже. Когда я приехал при тех же обстоятельствах в 16 - м году, мне было страшнее – хотя мать я любил больше отца…».
После смерти матери Евгений Иванович стал реже бывать в Лебедяни, но это не изменило его отношения к родному городу. Он по – прежнему восторгался им и «презирал» одновременно, что нашло своё отражение в его произведениях.
2.2. «…Два шага от Шопена – и уездное…»
Мир замятинских героев неповторим и разнообразен, но всех их объединяет одно – автор Замятин Евгений Иванович, по прозвищу «англичанин», а по сути, что ни на есть – русский, родом из самого «чернозёмного нутра» России, из Лебедяни. И многие герои его произведений уходят корнями туда же, в «чернозёмное нутро».
Краеведческий колорит настойчиво присутствует во многих произведениях Замятина. Но, пожалуй, самая показательная в этом плане – повесть «Уездное». В городском пейзаже нынешней Лебедяни легко просматривается Лебедянь тех времён. Без каких – либо усилий над воображением, легко и просто восстанавливаешь замятинскую художественную реальность в интерьере современного города: и Троицкий, овеянный легендами, монастырь и необычной архитектуры Ильинскую церковь, и Дворянскую улицу, и монастырский лес, и Стрелецкий пруд, и трактир купца Чурилина. (рис. 19,20 в Прилож.) Из лебедянского «парчёвого воздуха» соткались и колоритные образы этой повести: Анфима Барыбы и сладострастной купчихи Чеботарихи. На это указывает и сам писатель. В статье «Закулисы» он вспоминает: «…я поехал как – то… в густую чернозёмную Лебедянь, на ту самую, заросшую просвирником улицу, где когда – то бегал гимназистом. Неделю спустя я уже возвращался – через Москву… На какой – то маленькой станции, недалеко от Москвы, я проснулся, поднял штору. Перед самым окном – как вставленная в рамку – медленно проплыла физиономия станционного жандарма: низко нахлобученный лоб, медвежьи глазки, страшные четырёхугольные челюстя. Я успел прочитать название станции: Барыбино. Там родился Анфим Барыба и повесть «Уездное» [8].
В «Уездном» сохранены основные элементы структуры жития его обитателей, но это история не праведника, а грешника, не восхождение к духовному подвигу, а грехопадение.
Центральная тема повести – тема уездной России. В ней примечательны ассоциации и мотивы Руси языческой, дохристианской. Так, чертами языческого, дремучего, доисторического наделён весь внешний и внутренний облик главного героя «Уездного» - Анфима Барыбы. В нём реализуется идея духовной окаменелости, застылости, душевной неподвижности, окостенения. Это заявлено уже в портрете Барыбы: его лицо составлено «из одних углов», у него «тяжкие железные челюсти», грызущие «на потеху ребятам» камушки. У Барыбы «каменный сон» и «окаменевшие мысли». Об окаменелости уездных жителей Евгений Иванович пишет в одном из писем к жене: «…а здесь… как камни, люди говорят, и за людьми - глухие, неподвижные, холодные мне видны камни…» [10].
Барыбинское окаменение в финале повести обретает сравнение с курганной бабой: «Покачиваясь, огромный, четырёхугольный, давящий, он встал и, громыхая, задвигался к приказчикам. Будто и не человек шёл, а старая воскресшая курганная баба, нелепая русская каменная баба» [5]. Образ «курганной бабы», знаменующий завершение процесса расчеловечивания уездного жандарма, не просто талантливо найденная метафора, а это существенная реалия конкретной истории Лебедянского края.
Учёный, краевед И. И. Дубасов, автор интереснейших «Очерков из истории Тамбовского края» (Тамбов, 1993), зафиксировал любопытный факт: «Несколько лет назад в Лебедянском уезде, близ устья реки Лебедяни, один крестьянин нашёл вымытую внешней водой каменную бабу, высеченную из цельного тёмно – серого камня. Баба изображена старою и неуклюжею и в обнажённом виде. Лицо её, руки и туловище едва вырезаны и только спина и живот сделаны отчётливо… Другая баба найдена в Тамбовском уезде…». [8] С большой долей вероятности можно утверждать, что этот факт был известен Е. Замятину и художественно осмыслен в повести «Уездное».
Кроме этого в повести «Уездное» таится мощный пласт исторического подтекста, в котором кроются реальные исторические события, связанные с Лебедянью. Например, тень древних татарских набегов мелькает на его страницах. В Троицком монастыре, обнесённом «стеной зубчатой, позаросшей мохом», где совершил своё очередное грехопадение Анфим Барыба, обокрав монаха Евсея, есть «низенькая, старая, мудрая церковь – во имя древнего Ильи», которая «видала виды: оборонялась от татаровья, служил в ней, говорят, проездом боярин Фёдор Романов, в иночестве Филарет» [5].(рис. 15-18 в Прилож.)
Ильинская церковь и Троицкий монастырь овеяны легендами и сказаниями, которые до сих пор бытуют в Лебедяни, и отклики которых мы находим в творчестве Замятина.
Троицкий монастырь в целом – уникальный памятник середины – конца ХVII века. Он единственный из сохранившихся памятников русской каменной техники того времени во всём чернозёмном центре нашей страны.
Лебедянский Троицкий монастырь по документам был основан в 1621 году во времена правления государя Михаила Фёдоровича, а место было избрано самим Патриархом Филаретом Никитичем.
П. Н. Черменский доказывал, изучая синодик, что Лебедянский монастырь – преемник Елецкого Троицкого монастыря, и основание его связывал с разорением гетманом П. Сагайдачным Ельца в 1618 году.
Однако последние исследования позволяют считать, что уже в 1613 году монастырь существовал и именовался Троицким. Документы сохранили известие о том, что казацкий атаман И. М. Заруцкий, преследуемый правительственными войсками, некоторое время «стоял на Лебедяни» и сделал вклад в монастырь, в связи с чем имя вкладчика было записано в поминальном списке.
На территории Троицкого монастыря находится уникальная постройка - Ильинская церковь. Уникальность её в том, что она имеет два этажа. В этом и заключается исключительность памятника. Аналоги отсутствуют на юге России.
Эта церковь считается самой старой на территории монастыря. По преданию она построена в 1353 году. По другой версии её постройку относят к ХV – ХVI векам. Однако в работе Н. Кривошеина «Лебедянь. Очерки истории нашего города» и в статье А. Гамаюнова «Тайна Ильинской церкви» находим следующее. Они считают, что это постройка более - молодая. Н. Кривошеин пишет, что она была построена в 1679 году и в этом же году освещена. До этого существовал деревянный придел во имя пророка Ильи при Троицкой церкви.
По одной из версий на месте Троицкого монастыря была пустынь, основанная в середине 14 века. Легенды сохранили и имя основателя пустыни, разбойничьего атамана Тяпки. По версии П. Н. Черменского «Тяпка – лебедянский разбойник», а именно так называлась одна из лубочных, дешёвых книжонок Барыбы, был боярином Тяпкиным великого князя Московского Иоанна Даниловича. Однажды боярин Тяпкин повёз в орду дань от московского князя, но не довёз, присвоил её себе. Он остался в лесу, стал грабить окрестные места. Это его имя носит Тяпкина гора, на которой возникла Лебедянь.
В «Уездном» далёкая древность Лебедянского уезда соседствует с современной писателю реальностью, которая отзывается в повести фамилиями известных в Лебедяни купцов: Игумновых, Чурилиных, Чеботарёвых.
Одна из героинь Замятина Чеботариха, колоритная сладострастница, являющаяся символом всемогущего вожделения. Этот образ сильно возмутил М. М. Пришвина, с которым столкнулся Е. И. Замятин в одной из Московских редакций. Чеботариха оказалась его тёткой. «Жизни её, - признавался Замятин, - я не знал, все её приключения мною выдуманы, но у неё в самом деле был кожевенный завод, и внешность её в «Уездном» дана портретно» [8].
«Дом Чеботарихи», т. е. подворье купцов Чеботарёвых находился недалеко от дома Замятиных на берегу Дона, так как кожевенный завод, находившийся в их владении, потреблял много воды. Сам дом – неуклюжее одноэтажное здание, на очень высоком фундаменте, который выполнял ещё и роль каретного сарая, частично сохранился и сегодня. Арочный вход в него заложен кирпичами и оштукатурен. Это отсюда реальный кучер Ульянка, переименованный Замятиным в Урванку, выводил линейку, на которой Чеботариха «расползётся, как тесто» и «поджавши губы», оборвёт покровского батюшку, советовавшего ей «проминаж делать» (рис. 21-23 в Прилож.)
Сведения о купцах Чеботарёвых находим у одного из первых краеведов города Ельца И. И. Уклеина: «Ознаменованная фамилия Чеботарёвых, начало своё ведёт из Новгорода. Они оттуда выходцы, после бывшего в этом городе пожара. Происхождение их из бояр, а по желанию своему поселились в Ельце, а другие в Лебедяни» [11]. Следы лебедянских Чеботарёвых затерялись. А елецкие Чеботарёвы, занимавшиеся рыбной торговлей, были почётным семейством и удостоены звания почётных граждан Ельца.
Меты эпохи, трагичной для истории Руси в целом и для её сторожевых земель в частности рассыпаны по всему художественному творчеству Е. Замятина. Эти знаки древности проявляют себя даже там, где их в принципе не должно быть, как, например, в романе «Мы», герои которого демонстративно отвергают всю историю человечества, оставляя лишь крошечный её осколок в виде Древнего Дома, превращённого в музей. Думается, именно поэтому приметы русской истории в её лебедянском варианте в романе «Мы» воспринимается как доказательство укоренённости художественного сознания Е. И. Замятина в родной почве.
В романе есть два опорных важных образа: Стеклянный Дом – тюрьма, дом – клетка Единого Государства, ставший символом бездомья, символом полного разрыва «нового» общества с духовными ценностями прошлого и почти забытый, музейный Древний Дом. Он выписан в романе контурно, дан характерный, яркий собирательный образ Дома, не однажды описанного в русской литературе.
Конкретно Лебедянь в романе не упоминается. Но среди предметов его интерьера встречается одна подробность, которая на первый взгляд мало о чём говорит. Но Замятин настойчиво указывает на неё всякий раз, когда герой романа Д – 503 посещает Древний Дом. Повторяющаяся деталь – статуэтка Будды. Повтор слишком настойчив, чтобы его не заметить. Но почему среди легко и сразу узнаваемых реалий русского дома – изваяние восточного божества? Может быть, это связано с увлечением писателя буддийской религией? Но ни Замятин, ни его современники такого предположения не подтверждают
Для того, чтобы ответить на этот вопрос, нужно посетить Лебедянский краеведческий музей. Известно, что первое документальное упоминание города датируется 1613 годом. В последнее время был найден документ, который свидетельствует о том, что сельцо Лебедянь было уже в 1605 году, но экспонаты музея свидетельствуют о его более раннем существовании. Среди доказательств тому – статуэтки Будды. Они были найдены в разное время и в разных местах Лебедянского района. Одна – в старинном селе Троекурово, другая – на территории Троицкого монастыря, третью нашли в селе Павловское (Половское). (рис. 24 в Прилож.)
Таким образом, присутствие Будды на страницах романа «Мы» - знак русской древности, а вернее примета драматической истории русского Подстепья, в том числе и Лебедяни. Это исторический символ многочисленных татарских набегов на наш край, знак страшных сражений, осад и всего того ужаса, который испытали наши предки.
Древний Дом романа Замятина «Мы». Уютные небольшие комнатки с «непрозрачными стенами», «странный» с точки зрения героя романа «королевский инструмент», «пестрота красок и форм мебели», портреты на стенах, «красные, зелёные, оранжевые переплёты древних книг», тёплый отсвет бронзы канделябров, мерцание зеркал, таинственная глубь тёмных шкафов… Поразила мысль, что в романе, действие которого отнесено в далёкое будущее, совершенно исключившего прежние формы человеческой жизни, Е. Замятин изобразил как символ утерянного дорогого его сердцу мира не столичный, а провинциальный, уездный русский дом. Некоторые детали интерьера Древнего Дома взяты непосредственно из родного дома Е. И. Замятина. Об этом свидетельствуют воспоминания племянника писателя С. В. Волкова, младшего сына сестры Евгения Замятина Александры. Он вспоминает, что в гостиной стоял рояль. Это первое, что видел каждый, посетивший дом Замятиных. И главный герой романа «Мы», попав в Древний Дом, сразу же наталкивается на «королевский» музыкальный инструмент». Сергей Владимирович вспоминает так же, что в кабинете стоял письменный стол, и «были там ещё два очень удобных кресла – диванчика, покрытых чехлами» [9] И «нестерпимо пёстрые диваны» бросились в глаза герою романа Д – 503. В образованной семье Замятиных было много книг, о них в своих автобиографиях пишет Евгений Иванович, и «красные, зелёные, оранжевые переплёты древних книг» - атрибут Древнего Дома. Рисуя в своём воображении холодный блеск стеклянного города будущего, писатель сердцем возвращается в город детства, в родную Лебедянь, которая всю жизнь питала его творческую фантазию. В городе детства рождались ёмкие художественные детали и речевые обороты, метафоры и образы, как например, образ синего «безукоризненного» «стеклянного» неба из романа «Мы». Прообраз такого неба находим в письмах Замятина к жене: «Эти две недели тут было удивительно. Синее небо без единого облачка, тишина – стеклянная, жарко», [10] «Небо – либо ясное, синее – когда звенели морозы…» Образы «синего, не испорченного ни единым облаком», «стерильного» неба и «отлитого из незыблемого, вечного стекла» мира Единого Государства рождались в творческой фантазии Евгения Замятина здесь, в Лебедяни.
Но здесь, в Лебедяни, рождались и другие замятинские герои. Например, образ Кости Едыткина, главного героя повести «Алатырь». Вот как это описывает сам Е. И. Замятин: «В Лебедяни, помню, мне сделал визит некий местный собрат по перу – почтовый чиновник. Он заявил, что дома у него лежит 8 фунтов стихов, а пока он прочитал мне на пробу одно…
Пять строк эти не давали мне покоя до тех пор, пока из них не вышла повесть «Алатырь» - с центральной фигурой поэта Кости Едыткина…» [5]
Здесь же, в Лебедяни, берёт свои корни и генерал – гастроном Азанчеев из повести «На куличках». Евгений Иванович вспоминает: «Канун Пасхи, весенний день, я вхожу во двор дома, где живёт полковник Книпер. От изумления я столбенею: посреди двора на козлах – корыто, возле корыта с засученными рукавами – сам полковник, возле него суетится денщик. Оказалось, в корыте сбивается пятьдесят белков, полковник Книпер готовит для пасхального стола баум-кухен. Это пролежало во мне пятнадцать лет – и только через пятнадцать лет из этого, как из зерна вырос генерал – гастроном Азанчеев в «На куличках».
В рассказе «Русь» автор, размышляя, что же такое Русь, вспоминает «и все чернозёмные Ельцы, Лебедяни – с конскими ярмарками, цыганами, лошадьми, маклаками, номерами для приезжающих, странниками, прозорливцами». А красавица Марфа, вышедшая замуж за купца Вахрамеева, напоминает автору пересаженную яблоню, которую привезли не откуда – нибудь, а из Липецка – «из кожинских знаменитых питомников – погрустит месяц, свернутся в трубочку листья, а садовник кругом ходит, поливает – и глядишь, привыкла, налилась – и уже снова цветёт, пахнет».
А в рассказе «Колумб» «…Стыдливо – радостной зеленью цвёл апрель. По высохшим тротуарам Дворянской, стараясь говорить басовито, не зная куда руки девать, бродили гимназисты с симпатиями…» (рис. 25, 26 в Прилож.)
По произведениям Е. И. Замятина можно изучать топонимику Лебедянского уезда. На их страницах мы находим названия таких сёл, как Куймань, Каликино, Доброе, Троекурово.
Выводы.
И так, чем же была Лебедянь в жизни и творчестве Е. И. Замятина?
Хотя иногда и поругивал он свой родной город, но всё же он был частицей его жизни. Здесь он родился, здесь жили его самые близкие люди, здесь он черпал вдохновение. Лебедянь для него была родником, который постоянно подпитывал его творчество.
2. И Шопен и «привязанный к колышку поросёнок» - две ипостаси, два символа русской уездной жизни. Эти «крепчайшие» впечатления станут началами, характерными для осмысления и художественного воплощения темы России, Руси в творчестве Евгения Ивановича. Они играли роль того «насыщенного раствора», из которого рождались замятинские образы. Можно утверждать, что Лебедянь, её «парчёвый» воздух, «весь расшитый запахом яблок», её обычаи, нравы, традиции были таким «насыщенным раствором», который питал творческую мысль Е. Замятина, рождая сюжеты, характеры, метафоры. И колорит чернозёмного Подстепья постоянно присутствует в его произведениях: от описания ландшафта, портретных зарисовок до судеб и речевых характеристик героев.
3. Языком замятинских героев продолжают говорить в Лебедянской округе и поныне. Все эти «нахлобучить», «прикорнуть», «старновка», «возжаться», «квёлый», «анадысь», «слямзить», «елозить» - составляют особенность речевой стихии нашего края, края, который дал России и миру замечательного писателя.
Список использованных источников и литературы
1. Акимов В. Лебедянь от А до Я. – Липецк, 2005, с. 336.
2. Архив Лебедянского краеведческого музея.
3. Замятин Е. И. Автобиография. – 1922 г., архив Лебедянского краеведческого музея.
4. Замятин Е. И. Собрание сочинений. Уездное. – М., «Русская книга», 2003, с. 603.
5. Замятин Е. Избранное. – М., «Правда», 1989, с. 461.
6. Замятин Е. И. «Мы». Повести, рассказы, - М., «Дрофа», 2002, с.365.
7. Лебедянь. Памятная книга. – Липецк, 1992, с. 159.
8.Литературное краеведение в Липецкой области. - Елец, 1997, с 304.
9. Меньшикова Э. Он вырос из Лебедяни и должен в неё вернуться. // Липецкая газета, 2002, № 215.
10. Рукописные памятники. Выпуск 3. Часть 1. Рукописное наследие Евгения Ивановича Замятина. - С – П, 1997, с. 436.
11. Уклеин И. Краткие исторические сведения о городе Ельце. // Елецкая быль. Краеведческий сб. Вып. 1. – Липецк, 1994.
Приложение
Рис. 2 Дом, в котором родился Е. И. Замятин
(в настоящее время не существует)
Рис. 1 Е. И. Замятин
Рис. 3 Е. И. Замятин. Рис. 4 Е. И. Замятин с сестрой Рис. 5 Е. И. Замятин -
Лебедянь, 1886 г. выпускник прогимназии
Рис. 6 Здание Лебедянской мужской Рис. 7 Бывшая Лебедянская мужскаяпрогимназии,в которой учился Е. И. Замятин прогимназия, ныне здание педколледжа
Р ис. 8 Е. И. Замятин среди Рис. 9 1902 г. На оригинале рукой Рис. 10 Е. И. Замятин
Родных (приблиз. 1904 г.) Замятина написано «Окончивший с женой
курс Воронежской гимназии
Евгений Замятин»
Рис. 11 Дом-музей Е. И. Замятина Рис. 12 Улица Ситникова, бывшая Покровская
(построен на месте дома Замятиных) Здесь прошло детство Е. И. Замятина.
Рис. 13 Дом, в котором останавливался Рис. 14 Одна из картин Б. М. Кустодиева
Б. М. Кустодиев в Лебедяни в 1926 году.(написана на лебедянском материале)
Рис. 15 Лебедянский Свято-Троицкий монастырь
Фото 1910-х гг.
Рис. 16 Свято-Троицкий монастырь сегодня
(Упоминается в «Уездном»)
Рис 17 Свято-Троицкий монастырь. Рис. 18 Свято-Троицкий монастырь.
Ильинская церковь Одна из сохранившихся монастырских стен
(Упоминается в «Уездном»)
Рис. 19 Бывший трактир купца Чурилина Рис. 20 Стрелецкий пруд с видом на
(Упоминается в «Уездном») Стрелецкую слободу
(Упоминается в «Уездном»)
Рис. 21, 22, 23 Бывшее подворье и кожевенный завод купцов Чеботарёвых («Уездное»).
Рис.24 Статуэтки Будды, упоминаемые Е. И. Замятиным в романе «Мы»
(Одна из экспозиций лебедянского краеведческого музея)
Рис. 25 Большая Дворянская улица. Рис. 26 Улица Советская, бывшая
Открытка 1910-х гг. Большая Дворянская
(рассказ «Колумб»)