XXIII Международный конкурс научно-исследовательских и творческих работ учащихся
Старт в науке
Можно ли верить дневникам Печорина?
Автор работы награжден дипломом победителя III степени
Полная версия работы доступна во вкладке "Файлы работы" в формате PDF
Введение.
Объект нашего исследования – образ Печорина, героя известнейшего романа М.Ю. Лермонтова.
Предмет исследования: самоанализ героя, который писатель представил нам в дневниках Печорина.
Проблему исследования можно сформулировать в виде вопроса: насколько можно доверять этому самоанализу, то есть можно ли верить записям из «Журнала Печорина»? Говоря о правомерности постановки такого вопроса, сошлёмся на авторитет Достоевского, который как-то заметил: «Есть в человеке мысли, в которых он боится признаться своим друзьям, есть – в которых боится признаться и самому себе. Даже перед самим собой человек хочет казаться лучше и иногда выдумывает себя». Итак, цель работы – найти ответ на вопрос, не «выдумал ли себя» (с «разрешения» Лермонтова, конечно) Печорин, и, что, наверное, более важно, если выдумал, то зачем.
Задачи, которые мы ставили:
-
Изучить литературу по теме исследования.
-
Сравнить существующие в критике мнения о лермонтовском герое, выявить отличия.
-
Проанализировать текст романа с учётом поставленных вопросов.
-
Предложить аргументированный ответ.
Методы исследования: описание, анализ, объяснение, сравнение.
Образ Печорина в критике
Для истории интерпретации образа Печорина характерна не только разноречивость, но и порой даже полярная противоположность суждений. И это не удивительно, лермонтовский герой – человек сложный и противоречивый. Писатель, как бы предвидя ситуацию, вложил в уста героя такие слова: «Одни почитают меня хуже, другие лучше, чем я в самом деле… Одни скажут: он был добрый малый, другие – мерзавец!» Так и произошло: начиная с выхода романа в свет, критика во взглядах на Печорина разделилась на «ругательную» и «оправдательную».
«Всё-таки жаль, что Лермонтов истратил свой талант на изображение такого существа, как его гадкий Печорин» (Кюхельбекер В.К.). «Лермонтов … выставил пустоту подобных людей и вред от них для общества» (А. П. Шан-Гирей). «…клевета на русскую действительность и русских людей» (С.А. Бурачок). Негативно восприняли этот образ и такие исследователи, как Д. И. Писарев, А. В. Дружинин, К. С. Аксаков и др.
В работах же В.Г. Белинского о Лермонтове, полных любви к поэту, наблюдается иное видение вопроса, которое в своих главных чертах было принято, подтверждено и дополнено такими деятелями нашей литературы, общественной мысли, как А.И. Герцен, Н.Г. Чернышевский, Н.А. Добролюбов, М.Е. Салтыков-Щедрин.
«Вы говорите против него, что в нём нет веры, - пишет Белинский. - Но ведь это то же самое, что обвинять нищего за то, что у него нет золота: он бы и рад иметь его, да не даётся оно ему.... Вы говорите, что он эгоист? – Но разве он не презирает и ненавидит себя за это? Разве сердце его не жаждет любви чистой и бескорыстной?... Душа Печорина не каменистая почва, но засохшая от зноя пламенной жизни земля: пусть взрыхлит её страдание и оросит благодатный дождь – и она произрастит из себя пышные, роскошные цветы небесной любви…»
20-й век продолжил размышления о лермонтовском герое, сделав акцент на социально-психологическом звучании образа. «Природное начало в Печорине всюду наталкивается на социальный предел» (В.И. Коровин). «…общество с фатальной неизбежностью извращает первозданную природную сущность человека, и он в той только мере остается человеком, в какой способен противостоять его воздействию, сохранить в себе «естественного человека» (Б.М. Эйхенбаум). «Эгоистическая жестокость… является извращением, которое внесено обществом в натуру Печорина» (Е.Н. Михайлова).
Несмотря на то, что мнения «ругательной» критики и «оправдательной» явно отличаются, в них есть общее: Печорин рассматривается сквозь призму своего времени . Одни увидели, как это «время» наложило свою печать на героя в виде «великосветскости» или пустоты, другие увидели трагический бунт Печорина против пустоты и никчемности самого времени.
В конце 20 века была сделана попытка взглянуть на лермонтовского героя с точки зрения науки психологии. «Из детского чувства неполноценности, - утверждают психологи, - произрастает раздражённое стремление к власти». Это утверждение взял за основу О. Г. Егоров, автор статьи «Нервический характер в русской литературе». По мнению автора, два душевных свойства – детский невроз (У Печорина об этом сказано так: «…никто меня не ласкал, все оскорбляли: я стал злопамятен…другие дети были веселы и болтливы; я чувствовал себя выше их, - меня ставили ниже. Я сделался завистлив…») и стремление к власти («…первое моё удовольствие – подчинять моей воле всё, что меня окружает», - читаем в печоринском дневнике). – определили всю дальнейшую линию поведения лермонтовского героя. Статья приводит нас к выводу: причины противоречивости лермонтовского героя заложены в темных глубинах его психики, и в любой cоциальной модели (не только в условиях николаевской России) данный тип действовал бы столь же странно и немотивированно для окружающих.
Несмотря, на то, что этот взгляд практически исключает социальный аспект, он, тем не менее, сходится со взглядами предыдущих критиков: поведение, поступки Печорина предопределены, обусловлены: общественно-социальными причинами, (как полагали в веке 19-м и 20-м), инстинктами, бессознательными движениями психики, как утверждает О.Г. Егоров. Лермонтовский герой во всех интерпретациях оказывается жертвой – обстоятельств, условий или подсознательно совершенного выбора, истоки которого кроются в его душевных глубинах. При таком подходе ответственность c самого героя как бы снимается и перекладывается то на общество, то на семью, то на человеческую природу.
Но такова ли задумка автора? Рассматривая психологию поступка, мы видим, что у каждого из них есть внутренняя причина, мотивация и ретроспективный фактор. Совершив неблаговидное деяние, человек при анализе выбирает для себя путь либо самооправдания, либо самоосуждения. Выбирая путь самоосуждения, он тем самым обрекает себя на переживания, муки совести, а значит, раскаивается, очищается, возрождается. Выбирая путь самооправдания, человек перекладывает ответственность на плечи других, он пытается «переубедить» свою совесть, приучает ее к пластичности, сговорчивости, и в итоге теряет ориентиры добра и зла и разрушает свою личность. Не эта ли проблема является основной в лермонтовском романе? Не ошибаются ли критики, делая акцент на причинах поступков героя? Не важнее ли для автора их следствие? Мы попробуем взглянуть на роман М. Лермонтова и на его главного героя именно с этой точки зрения. И, конечно, в связи с этим нас будет в первую очередь интересовать самоанализ Печорина.
Дневники Печорина: путь самоосуждения или путь самооправдания.
Первая часть печоринского дневника посвящена событиям в Тамани. С самого начала повествования пишущий настойчиво пытается внушить читателю, что обстановка, в которую он попал, таинственна, загадочна и даже опасна для него: офицера определили на постой в «странном» доме без единой иконы («Здесь, брат, нечисто, люди недобрые!..»); люди оказались, как минимум, нечестные (хозяйка-старуха явно врёт, что глухая; девушка тоже темнит, утверждает, что дочь старухи, а люди говорят: не дочь; назвались бедняками, а обед варится дорогой; даже слепой мальчик таков, что не вызывает сочувствия, а даже наоборот: «Долго я глядел на него с небольшим сожалением, как вдруг едва приметная улыбка пробежала по тонким губам его, и, не знаю отчего, она произвела на меня самое неприятное впечатление. В голове моей родилось подозрение, что этот слепой не так слеп, как оно кажется…Признаюсь, я имею сильное предубеждение против всех слепых, кривых, глухих, немых, безногих, безруких, горбатых и проч. Я замечал, что всегда есть какое-то странное отношение между наружностью человека и его душою: как будто с потерею члена душа теряет какое-нибудь чувство…»)
И, по-видимому, в целях безопасности Печорин начинает за ними следить.
«Я привстал и взглянул в окно: кто-то вторично пробежал мимо него и скрылся Бог знает куда. …», «Я встал, … и тихо вышел из хаты …»,
«Я притаился у забора …», «…осторожно следуя за ним в таком расстоянии, чтоб не терять его из вида», «Я заткнул за пояс пистолет и вышел…».
На последнюю цитату стоит обратить особое внимание: Печорин идёт на любовное свидание с «ундиной» и зачем-то берёт пистолет. Произошедшее далее описано так: «Она прыгнула в лодку, я за ней, и не успел ещё опомниться, как заметил, что мы плывём. «Что это значит?» – сказал я сердито. «Это значит, – отвечала она, сажая меня на скамью и обвив мой стан руками, – это значит, что я тебя люблю…» И щека её прижалась к моей… Вдруг что-то шумно упало в воду: я хвать за пояс – пистолета нет. О, тут ужасное подозрение закралось мне в душу, кровь хлынула мне в голову!» Подозрение может закрасться и у читателя: а не обманывает ли его автор записок. Раз он брал пистолет, значит, предвидел опасное для себя развитие событий, тогда его подозрение не могло родиться в момент, описанный выше.
Выйдя на берег, Печорин, «подстрекаемый любопытством», как он сам признаётся, подслушивает разговор контрабандистов, из которого узнаёт, что они уезжают и бросают слепого мальчика на произвол судьбы. Печорин говорит, что ему «стало грустно». Человек, который увидел хотя бы долю своей вины в произошедшем, подобрал бы иное слово. Но у Печорина назначен другой виновник: «И зачем было судьбе кинуть меня в мирный круг честных контрабандистов? Как камень, брошенный в гладкий источник, я встревожил их спокойствие и, как камень, едва сам не пошёл ко дну!». То есть виновата судьба.
Если проанализировать все истории, изложенные в дневниках Печорина, можно заметить, что они подчинены одной и той же схеме, напоминающей сценарий театральной постановки, в которой есть завязка, этапы развития действия, кульминация и развязка соответственно. «Режиссёрская» схема Печорина состоит из четырёх частей: сначала он проводит подготовительную «обработку» читателя-зрителя, внушая ему мысль о том, что обстоятельства вокруг героя складываются таким образом, что вмешательство его просто необходимо и неизбежно; затем он активно ведёт действие вперёд: подглядывает, подслушивает, плетёт интриги, ставит эксперименты над собой и другими, до мелочей продумывает кульминацию и, будучи хорошим психологом, никогда не ошибается в своих расчётах и ставках на людей; в конце концов подводит в своём дневнике грустные итоги, потому как развязки его драм, как правило, очень печальны. Итоги же выглядят тоже довольно однообразно от действа к действу и имеют всегда один и тот же смысл: «Какую цель на это имела судьба»…» Получается: и в том, что вмешался в жизнь людей, он не виноват – виноваты обстоятельства, и в том, во что всё в итоге вылилось, тоже не его вина – виновата судьба.
По этой схеме строится и следующая постановка Печорина, где мы наблюдаем взаимоотношения его с княжной Мэри и Грушницким. Он сам назвал свою новую пьесу «комедией», хотя комедийного в ней будет мало. Дневник Печорина начинается с описания его дома. Из окна ему открывается чудесный вид на горы, его комната наполнена запахом цветов, всё дышит спокойствием и безмятежностью. Он чувствует одухотворение и наслаждается пребыванием в Пятигорске: «…Весело жить в такой земле! Воздух чист и свеж, как поцелуй ребёнка; солнце ярко, небо синё – чего бы, кажется больше? Зачем тут страсти, желания, сожаления?...Однако пора». Куда же пора господину Печорину? Что за важное дело заставляет его идти, отрываясь от такой красоты? Оказывается, желание плести интриги и вершить чужие судьбы. И Печорин, гонимый этой силой, отправляется к Елизаветинскому источнику, где «утром собирается всё водяное общество».
Встреча Печорина с Грушницким является судьбоносной для них обоих. В первые минуты нашего знакомства с Грушницким он производит на нас не самое лучшее впечатление, но не будем забывать, что видим мы его глазами Печорина, и что, следуя своей схеме, сейчас Печорин должен заняться нашей психологической обработкой, чтобы подготовить к нужному восприятию дальнейших событий. Итак, Грушницкий представлен нам этаким франтом, любителем пафосно выражаться, позёром: «Грушницкий-юнкер. Он только год в службе, носит, по особенному виду франтовства, толстую солдатскую шинель…Говорит он скоро и вычурно: он из тех людей, которые на все случаи жизни имеют готовые пышные фразы, которых просто прекрасное не трогает и которое важно драпируются в необыкновенные чувства, возвышенные страсти и исключительные страдания». Слог Печорина полон иронии и ехидства: «Грушницкий слывёт отличным храбрецом; я его видел в деле: он махает шашкой, кричит и бросается вперёд, зажмуря глаза. Это что-то не русская храбрость!...». Но если мы будем опираться на факты, а не на субъективное мнение Печорина, то мы поймем, что Грушницкий, на самом деле, смел и отважен, о чем свидетельствует его Георгиевский крест.
Печорин приписывает Грушницкому в отрицательные качества то, что его эпиграммы недостаточно метки и злы и что он «никого не убьет одним словом». В действительности же это не может являться недостатком: что плохого в том, что у человека добрый нрав?
Печорин утверждает, что Грушницкий его не любит, но этому нигде нет подтверждения. Более того, Грушницкий не подозревает о злом умысле Печорина и считает его своим другом. А тот, едва только встретившись с юнкером, уже замышляет свою «комедию»: «Я его также не люблю: я чувствую, что мы когда-нибудь с ним столкнёмся на узкой дороге, и одному из нас несдобровать»
Итак, что мы видим? Объективно никакого конфликта между героями нет, но читателю внушили, что он есть и что он неминуемо будет нарастать, и виновник, конечно же, Грушницкий: он не любит Печорина, завидует ему, придирается; в конце концов, терпение Печорина может лопнуть и он проучит этого выскочку. Так должна выглядеть эта история для нас с вами. Под этот финал она и будет планироваться. «Выскочка» будет наказан: проявляющая симпатию к Грушницкому девушка (княжна Мэри) в результате манипуляций Печорина полюбит другого (Печорина), Грушницкий в отчаянии (его предал друг, коим он считал Печорина, иначе не делился бы с ним своими мыслями насчёт Мэри, и любимая девушка). А чтобы мы, не дай Бог, не обвинили Александра Григорьевича в жестокости, он пишет о Грушницком такие слова: «…есть же люди, в которых даже отчаяние забавно!..» Вот так, хочешь пожалеть человека и не можешь; такой смешной уродился, что над ним можно только смеяться.
По указанной нами схеме подаётся и сцена дуэли. Сначала нужно соответствующим образом настроить читателя, и вот нас убеждают, что Печорин прибыл на дуэль с мыслью помириться. Только вот условием мира выставил требования, заведомо неприемлемые для противника: публично извиниться и признаться в клевете, которой, как мы знаем, фактически не было (ночью под балконом Мэри Грушницкий лицом к лицу встретился с Печориным, а не с кем иным). Его миролюбие на деле – чистейшей воды фарс, а его слова – начало психологической атаки на читателя: мол, видите, я предлагал мир, но он сам сделал выбор, сам решил свою судьбу.
Далее всё будет продолжаться в том же духе.
Условия дуэли, продуманные Печориным , были таковы, что даже лёгкая рана могла оказаться смертельна, так как тот, в кого стреляют, должен был стоять на краю пропасти. Выходит, что Грушницкому придётся либо убить Печорина, либо стрелять в воздух, либо «оставить свой подлый» замысел. Но Печорин слишком хорошо знает Грушницкого, а потому понимает, что тот не сможет решиться на убийство безоружного человека, ведь пистолет противника будет не заряжен. И действительно, совесть Грушницкого не выдерживает, и он отводит драгунского капитана поговорить. В дневнике Печорина ничего не сообщается о том, что они обсуждали, но мы можем предположить, что Грушницкий не хотел участвовать в афере с патронами, однако в записках Печорина это ему не зачтётся, он всё равно будет выставлен подлецом на фоне в высшей степени благородного автора записок.
И вот пистолет в руках Грушницкого. Нервы доктора не выдерживают: «…если вы теперь не скажете, что мы знаем их намерения…то я сам…» «Ни за что на свете, доктор! – отвечает ему Печорин. – Вы всё испортите!» Последняя фраза ещё раз убеждает нас, что у случившейся истории есть свой сценарист и режиссёр. Чтобы доктор не помешал, ему было пояснено: «Может быть, я хочу быть убит…». При этом «ищущий гибели» становится на углу площадки, «крепко упершись ногою в камень и наклоняясь немного вперёд, чтобы, в случае лёгкой раны, не опрокинуться» в пропасть.
То, что произойдёт дальше, стоило бы просмотреть, как фильм в замедленном действии, ибо мы приблизились к кульминации – выстрелу Грушницкого, и здесь, чтобы сделать правильный вывод, важна каждая деталь. «Грушницкий стал против меня и по данному знаку начал поднимать пистолет. Колени его дрожали. Он целил мне прямо в лоб…Неизъяснимое бешенство закипело в груди моей. Вдруг он опустил дуло пистолета и, побледнев как полотно, повернулся к своему секунданту.
– Не могу, – сказал он глухим голосом.
– Трус! – отвечал капитан.
Выстрел раздался. Пуля оцарапала мне колено». Для нас в этом эпизоде важно то, что Грушницкий отказался стрелять в безоружного человека. Мы понимаем, что он нажал на курок случайно, от нервного напряжения, от возгласа капитана. При этом рука его, естественно, была опущена вниз, а сам он даже не смотрел на Печорина. Каков же был комментарий последнего? «…хотел меня убить, как собаку».
Но вернёмся к сцене дуэли. Печорин торжествует: он не убит, и у него есть отличное оправдание тому, что он может теперь не щадить противника. Развязка событий всем известна. «Finita la comedia! – сказал я доктору. Он не отвечал и с ужасом отвернулся». И эта реакция Вернера, о которой вскользь упомянул Печорин, для нас, конечно же, более информативна и значима, чем всё, что говорилось в дневнике о дуэли до этого и будет сказано потом.
В дневнике нет подробных описаний чувств Печорина после гибели Грушницкого, лишь скупое замечание: «У меня на сердце был камень» Отчего этот камень? Это же понятно. «Ехал на встречу в хорошем расположении духа, думал помириться, а как всё глупо и страшно закончилось. Эх, Грушницкий, Грушницкий, что же ты наделал!» – приблизительно такие слова должны были появиться в дневнике. Но их нет. Неужели Печорину совестно за свой поступок? Неужели начался процесс нравственного выздоровления? Нет!
Дальнейшие события, а верней, их интерпретация в дневнике, подтверждают этот вывод. Описание утренней встречи Печорина с Вернером выполнено опять в знакомом уже нам ключе: подлог, подтасовка фактов, совершенно нелогичный вывод и обвинение кого угодно, только не себя. Доктор при встрече «против обыкновения не протянул руки», но при этом, как записал Печорин, хотел кинуться ему на шею. Не «кинулся», увидев холодность Александра Григорьевича, а тот после почему-то оставил возмущённую запись в дневнике: «Вот люди! Все они таковы: знают заранее все дурные стороны поступка, помогают, советуют, даже одобряют его, видя невозможность другого средства, - а потом умывают руки и отворачиваются с негодованием от того, кто имел смелость взять на себя всю тягость ответственности. Так «хотел кинуться на шею» или «отвернулся в негодовании»?
В печоринской фразе практически всё – ложь, от начала до конца. Ложь: «знали и одобряли», (Вернер не подозревал ни о чём до последнего), ложь: «невозможность другого средства» (Их было сколько угодно), ложь: «взятая ответственность». Ответственность Печорин разделил, как минимум, на четверых: Грушницкого, Вернера, судьбу, а уж то, что осталось, это – его.
Следом за этой трагедией (будем называть вещи своими именами) пришла развязка трагедии с участием Мэри. Наигравшись вдоволь чувствами девушки, Печорин вдруг вспомнил, что он благородный человек. Глядя Мэри в глаза, «её большие грустные глаза, которые искали в его взгляде хоть что-нибудь похожее на надежду», он решил открыть юной княжне всю правду: «Я над вами смеялся». Возможно, кто-то захочет сравнить эту жестокость героя с жестокостью хирурга, проводящего необходимую кровавую операцию для спасения больного. И, возможно, выскажет предположение, что эта жестокость нелегко далась Печорину, ведь «Ещё минута, и я упал бы к её ногам», – напишет он в дневнике. Но следующей трагедией, поставленной нашим режиссёром, будет трагедия девушки Бэлы, которая пройдёт точно по такому же сценарию: хитроумные действия с целью завладеть девичьим сердцем, краткие мгновения счастья, а потом – опять скука, ибо «любовь дикарки немногим лучше любви знатной барышни», и надоевшая игрушка выбрасывается за ненадобностью. А после этого ещё и говорится: «Глупец я или злодей, не знаю; но то верно, что я также очень достоин сожаления, может быть, больше, нежели она». Как видим, Печорин не изменяет себе.
Остаётся последняя глава и последняя надежда на то, что герой одумается, что «лучшая часть его души», о которой так любят говорить критики, проснётся, и свершится чудо.
Глава «Фаталист» действительно несколько отличается от всех других глав. В ней Печорин затевает схватку с самим провидением. Весь роман он ссылается на свой рок, который ведёт его по жизни: «С тех пор как я живу и действую, судьба как-то всегда приводила меня к развязке чужих драм, как будто без меня никто не мог бы ни умереть, ни прийти в отчаяние!.. Какую цель на это имела судьба?.. и т.д…» И вот пришло время поставить все точки над «И» и выяснить, а есть ли она, судьба. Судя по тому, что мы узнали о Печорине, он должен нас подвести к мысли, что она определённо есть и человек ни за что не ответственен. К сожалению, чуда не случилось, всё именно так и происходит. В главе описывается, как нелепо погибает офицер Вулич. Факт, который можно трактовать по-разному: и судьба, и случайность. Но, чтобы убрать ненужную двусмысленность, уже с самого начала Вулич рисуется в записках Печорина с «печатью смерти на бледном лице»: «Я замечал, … что часто на лице человека, который должен умереть через несколько часов, есть какой-то странный отпечаток неизбежной судьбы, так что привычным глазам трудно ошибиться». После такого описания, зная, что случится дальше, кто же поспорит, что судьбы нет!
И, подобно Вуличу, Печорин вздумал испытать свою фортуну. Вулич бросал ей вызов, подставляя лоб под пулю пистолета, который мог выстрелить, а мог, по воле судьбы, дать осечку. Печорин решил обезвредить пьяного вооружённого казака, который мог подстрелить любого, кто к нему сунется, а мог и не подстрелить – тоже на усмотрение небес. Главное отличие заключается в том, что Печорин принял своё решение (о схватке судьбой) только после того, как здраво оценил обстановку: «Я не прочёл большой решимости в этом беспокойном взгляде и сказал майору, что напрасно он не велит выломать дверь и броситься туда казакам, потому что лучше этого сделать теперь, нежели после, когда он совсем опомнится».
План Печорина (отвлечь казака разговорами и неожиданно ворваться с другой стороны) был разумен и сработал блестяще, говоря же словами героя, это судьба на сей раз оказалась на его стороне. Если же кто-то усомнился в чистоте эксперимента, для них Александр Григорьевич в своём дневнике ещё раз подчеркнул, что он был, есть и навсегда останется фаталистом: «…я всегда смелее иду вперёд, когда не знаю, что меня ожидает. Ведь хуже смерти ничего не случится – а смерти не минуешь». Только возникает вопрос: где это, когда это «господин фаталист» шёл вперёд, не зная, что его ожидает. То, что мы наблюдали, выглядело совсем иначе: у него все шаги – и свои, и чужие – были просчитаны на три хода вперёд. А читателя в очередной раз накормили ложью. И цель её ясна: внушить нам, что это не Печорин злодей, это судьба у него злодейка и делает из него «мерзавца».
Таким образом, лермонтовский герой не оправдал наших надежд: он выбрал путь «самообеления», а значит, саморазрушения. При этом мы ясно увидели, что все поступки Печорина носили разумный, осознанный характер. Можно ли оправдать их общественными условиями, временем? Вряд ли, ведь противоречие между мелкой, бескрылой эпохой и неординарной личностью, которая не может найти в ней достойного применения своим силам, отнюдь не означает, что эта личность должна устраивать «комедии», играя судьбами людей. И если давать определение Печорину, то мы бы назвали его и не «странным», и не «лишним человеком», и не «нервическим типом», а скорее – «предвестником сверхчеловека», предтечей героев Достоевского, один из которых однажды воскликнул: «Тварь ли я дрожащая или право имею?» И ответил на это вопрос своими спектаклем, где попытался сыграть роль нового Наполеона.
Заключение
Итак, ответы получены. Верить дневникам Печорина нельзя. И нам кажется, мы были убедительны в своих доказательствах. Зачем герой «выдумывал себя»? Чтобы оправдаться перед читателем, перед своей совестью. А вот зачем это было нужно Лермонтову: хотел ли он, чтоб мы поверили Печорину, или, наоборот, помогал нам его разоблачить? Возможно, поиск ответов на эти вопросы станет целью нашего следующего исследования.
Список использованных источников и литературы.
1. Белинский В.Г. «Герой нашего времени». Сочинение М. Лермонтова [Электронный ресурс] // ФЭБ. Русская литература и фольклор. URL: https://feb-web.ru/feb/lermont/critics/bel/bel-028-.htm
2. Белинский В.Г. Пушкин, Лермонтов, Гоголь – Избранные статьи. Детская литература, 1978г. 223 с.
3. Долинина Н. Печорин и наше время. [Электронный ресурс] // КАРТАСЛОВ.РУ. URL: https://kartaslov.ru/книги/Наталья_Долинина_Печорин_и_наше_время/1#content
4. Егоров О.Г. Нервический характер в русской литературе. [Электронный ресурс] // Literary.RU . URL: https://literary.ru/literary.ru/readme.php?subaction=showfull&id=1207129418&archive=&start_from=&ucat=&
5. «История русской литературы» под редакцией Е.Н. Купреяновой. [Электронный ресурс] // ФЭБ. Русская литература и фольклор. URL: https://feb-web.ru/feb/irl/rl0/rl2/rl2-5302.htm
6. Лермонтов М. Ю. «Герой нашего времени». [Электронный ресурс] // Интернет-библиотека Алексея Комарова . URL: https://ilibrary.ru/text/12/p.1/index.html
7. Сборник статей «М. Ю. Лермонтов в русской критике». [Электронный ресурс] // ФЭБ. Русская литература и фольклор. URL: https://feb-web.ru/feb/lermont/critics/lrk/lrk-299-.htm