Стоя возле полуразрушенной могилы, я едва сдерживала слезы. Проведя рукой по мокрым остаткам могильной плиты, я упала на сырую грязную землю. Я оглянулась: на пустыре длинной полосой тянулись холмики с табличками Я не могла определить, имела ли эта полоса конец, но, когда она получила свое начало, я никогда не забуду.
Первые дни августа 1942 года в Пятигорске выдались жаркими, захотелось доехать до Подкумка и искупаться в быстрой речке. На душе так беззаботно и хорошо! Я с Ринкой глянула на часы – подарок папы на мое тринадцатилетие – и поняла, что пора домой – мама заругает. Мы сели на велосипеды и быстро помчали по пыльной дорожке, которую окружало с обеих сторон поле подсолнухов. Рина приостановилась, нарвав три цветка, где было побольше семечек. Слегка холодило от свежего ветерка, но именно в такие моменты представляешь, что ты птица, которая вскоре вспорхнет и улетит куда-нибудь вдаль.
–– Смотри! –– вывела меня из мечтаний Рина, указывая на мужчину, стоящего вдоль дороги и держащего навесу белый лоскут какой-то ткани. –– Чего это он стоит?
–– Не знаю. Гляди, машина сразу остановилась!
–– Не к добру это, –– нахмурилась Ринка.
Спустя время машина тронулась, а мужчина окликнул нас, подозвав к себе.
–– Бегите скорее домой, немцы в город вошли!
Я застыла, пытаясь осознать, что же произошло. Немцы в городе! В нашем городе, не в каком-то другом, а в нашем! Из «Пятигорской правды» мы узнавали все новости о наших войсках, которые отчаянно бьются сейчас в Сталинграде. А теперь и до нас добрались.
Ринка дернула меня за руку, мы, быстро крутя педалями, добрались до города. Потянулись томительные дни оккупации. Немцы запугивали население, хотели, чтобы в наших душах поселился страх. Каждый день к нам поступали раненые солдаты, но фашисты успели разрушить наши корпуса, отведенные для лечения, так что некоторых приходилось брать в свои дома и выхаживать самостоятельно. В «Цветнике» оборудовали склад боеприпасов. В городе ввели новый режим, появились таблички с немецкими словами однако все было написано по-немецки. Город затих, затаился, ушел в себя…
Как-то раз впервые за долгое время в дверь постучали. Я испугалась – думала, немцы, но, услышав голос, поняла, что за дверью стоит перепуганная Ринка.
–– Люба, боже, я как узнала - сразу к тебе!
–– Что случилось? –– обеспокоенно выдохнула я.
–– Не видела? Немцы вывесили на доске новый приказ. Всем евреям необходимо явиться на площадь, а в случае отказа – расстрел. Я так боюсь, Люб! В прошлый раз те, кто пошел регистрироваться, так и не вернулись.
Я взглянула на ее бледное лицо. Я знала, чего она боялась. Ринка была еврейкой, в первый раз они спрятались от немцев, а теперь…
–– Люб, мы умрем?
–– Не смей, слышишь! Нам еще жить и жить, мы еще увидим победу нашей армии!
–– Люб, а можно я сегодня у тебя посплю, я боюсь домой идти? –– прижавшись ко мне, спросила Ринка.
–– Еще спрашиваешь!
Это ночь выдалась бессонной. Прижавшись друг к другу, мы молчали и думали каждая о своем. А к утру Ринку забрали, родители боялись, что за ними придут, и решили сами явиться в назначенное место.
Через день мне сказали, что Ринку и всю их семью расстреляли, как и всех Jude в тот день…
И сейчас я стою перед могильным холмиком, а в небе медленно плывут облака. Кругом тишина, которую изредка нарушает щебет какой-то пичуги на деревце. Я пообещала себе, что в день окончания войны я посажу на этой могилке белые цветы. Белые-белые! Они никогда не будут испачканы кровью. Слышишь, Ринка, никогда!