XXIII Международный конкурс научно-исследовательских и творческих работ учащихся
Старт в науке
Новаторство Чехова-рассказчика (на примере рассказа «Скрипка Ротшильда»)
Автор работы награжден дипломом победителя III степени
Полная версия работы доступна во вкладке "Файлы работы" в формате PDF
Введение
Объектом нашего исследования являются рассказы А.П.Чехова, точнее, рассказ «Скрипка Ротшильда». Предмет исследования – стилистическое новаторство Чехова-рассказчика.
Уже современники писателя почувствовали необычность его художественного почерка. "Чехов - несравненный художник,- признавал Л.Н. Толстой, - Чехов создал новые, совершенно новые, по-моему, для всего мира формы письма, подобных которым, я не встречал нигде... ".
В чем же проявлялось это своеобразие, новаторство стиля Чехова, на которое указывал великий Толстой? Ответить на этот вопрос – цель нашей работы.
Структура её обусловлена теми задачами, которые мы перед собой ставили: в 1-й части мы представили основные характеристики поэтики чеховской прозы, которые встретились нам в критической литературе и которые мы попытались для себя систематизировать и осмыслить, чтобы во 2-й части суметь применить эти знания на практике. 2-я часть – это анализ одного из рассказов Чехова, доказательство справедливости изложенных ранее тезисов.
Поэтика Чехова : ключевые характеристики
Чехов вышел на дорогу творчества в 80-е годы XIX века и застал расцвет русского романа. Высоты, достигнутые писателями-романистами, служили тогда мерой достижений всей литературы. Но среди написанного Чеховым нет романов, нет крупных по объему произведений. Область его деятельности — нероманные жанры: повесть, рассказ. Писатель настойчиво стремился к краткости, к сжатому, плотному повествованию. Конечно, краткость сама по себе отнюдь не всегда «сестра таланта»; похвала краткости предполагает умение немногими словами сказать о многом, насытить скупую речь богатым внутренним содержанием. Вот этим умением как раз и обладал Чехов. Потому его малая проза и встала в один ряд с большими романами, его рассказы иногда так и называли «рассказ-роман». И в этом названии не только признание высокого статуса чеховских рассказов, которые не затерялись среди крупных произведений, прославивших русскую литературу, но и свидетельство того, что его рассказ воспринимался как нечто необычное, новое, как явление, свидетельствующее об отступлении от литературной нормы классической прозы.
Традиционный рассказ - это малая форма повествовательной литературы , где речь идет лишь об одном событии в жизни героя. В чеховских рассказах событие тоже есть, но оно не является центром повествования, оно у Чехова служит, как правило, завязкой и ничем более.
Далее следует ещё один «сюрприз» для читателя: завязкой чего? Ведь больше в чеховском рассказе практически ничего не происходит, дальнейшие события настолько незначительны, что не могут считаться двигателями сюжетного развития. Что же оказывается в центре повествования? В центре повествования оказывается бессобытийная, обыденная, повседневная, рутинная человеческая жизнь. Быт и ещё раз быт. Зачем же это нужно автору? Для чего он ставит себя в такую заведомо невыгодную, с точки зрения читательского интереса, позицию? Выскажем предположение: если взгляду читателя не на чем задержаться во внешней стороне жизни героя, может, существует внутренняя? Действительно, таким образом автор переключает наше внимание на внутренний мир своих героев.
Но быт в чеховских рассказах – это не только фон. Мы видим, как с героем происходят колоссальные изменения от начала произведения к концу (или НЕ происходят – и это тоже важнейший чеховский маркер, о котором речь пойдёт дальше). Для того, чтобы эти изменения произошли, нужен двигатель, нужен конфликт между некими противоборствующими силами. Быт сталкивается с Бытием в истории чеховского героя. В этом и заключается основной конфликт. Человек сражается с житейским болотом, которое поглощает его жизнь день за днём, год за годом, грозя не оставить после этой жизни ни малейшего следа. Человек пытается нащупать тропинку, которая выведет его на другой берег, к другим ценностям, к иным смыслам, к тому, что хоть как-то может оправдать его появление в этом мире. В конце рассказа мы понимаем, выигрывает герой эту битву за Человеческое в самом себе или проигрывает.
И всё же главные открытия Чехова-художника связаны не с этим, а с тем, как он изображает эту внутреннюю борьбу, которая иногда занимает годы, иногда и жизнь человека, а помещается у автора на нескольких листах текста.
Разобраться в этом нам поможет такое понятие, как художественная деталь.
Художественная деталь, по Словарю литературоведческих терминов, это подробность пейзажа, портрета, интерьера или психологической характеристики героя, выделенная писателем среди всех других подробностей. Эта деталь фокусирует внимание читателя на том, что писателю кажется наиболее важным или характерным в природе, в человеке или в окружающем его предметном мире. В самом отборе, «усилении» некоторых подробностей, которые превращаются в художественные детали, проявляется авторская позиция. Активное использование этого художественного приёма позволило Чехову существенно сократить объём текстов.
Но использование художественных деталей не есть открытие писателя. Его открытие заключается в том, что он заставил этот традиционный приём работать по-новому. Каким образом?
Одна и та же деталь в его рассказах может встречаться неоднократно, она становится повторяющейся, образует как бы свою «тему», свой «мотив». И если мы будем внимательно отслеживать «жизнь» этой детали в тексте, то увидим, что она при каждом новом появлении будет дополняться некими новыми нюансами, или не будет . Именно эти свершившиеся либо несвершившиеся изменения в повторном звучании детали и призваны сообщать читателю о тех переменах, которые происходят с героем. Или не происходят, что в случае чеховского персонажа будет означать: битва за Бытие пока проигрывается.
Повторяющаяся деталь повлияла и на структуру чеховского рассказа. Традиционно развитие действия в рассказе можно представить в виде ломаной линии, где есть свои важные точки: завязка, кульминация, развязка. Чехов же как будто водит читателя по кругу, возвращая каждый раз к одним и тем же меткам-деталям. Но топтания на месте не происходит, потому что, как мы уже сказали, деталь у Чехова обязательно должна изменить свой облик, своё прежнее звучание. Получается движение по спирали, и каждый новый виток – это есть дорога героя либо вверх, либо вниз.
Где же на этой спирали место для кульминации? Мне показалось, что кульминации как таковой в чеховских рассказах нет. Нет события, максимально обостряющего конфликт, нет явного резкого перелома, подготавливающего развязку. Нет и развязки, после которой у автора стояла бы жирная точка, а всем читателям было понятно: тема исчерпана, конец истории. Чеховские финалы, как правило, открытые, автор ставит многоточие, предлагая читателю самому дописать начатую им историю. Вопросы поставлены, ответы читатель ищет самостоятельно уже за рамками книги.
Анализ рассказа «Скрипка Ротшильда»
Самым «чеховским» рассказом (в смысле концентрации его индивидуально-авторских художественных приёмов) критика называет рассказ «Скрипка Ротшильда». Именно на его примере мы и хотим доказать справедливость того, что было сказано нами выше.
Гробовщик Яков Иванов по прозвищу Бронза - житель маленького заштатного городка. Живёт бедно, трудно, возможно, поэтому недоволен всем и всеми в мире. Мозг семидесятилетнего гробовщика и днем, и ночью грызет невыносимая мысль об огромных материальных убытках, которые терпит он в своей жизни, об утраченных возможностях заработать. Он постоянно подсчитывает реальные и выдуманные затраты, и от сумм, которые у него выходят, его бросает в жар, он неистовствует от злобного отчаяния. Единственное, что приносит ему успокоение в такие минуты, - это скрипка, на которой он мастерски играет, благодаря чему часто бывает зван на свадьбы и разные торжества.
И вот заболевает и умирает жена Якова, которую за 50 лет он ни разу не приласкал, не пожалел, а лишь кричал на нее, ругал за ущерб. После похорон жены Яков понимает, что и сам он на краю могилы. Его мучит то, что любимая скрипка останется «сиротой», и он завещает её ненавистному и презираемому им еврею-флейтисту, с которым вместе играл в оркестре на свадьбах. Теперь новый хозяин Ротшильд, так , по воле Чехова, зовут бедного, почти нищего еврея, отвергнув флейту, играет на скрипке Якова ту его печальную, щемящую мелодию, которая однажды вырвалась из души умирающего старика, а люди охотно слушают эту музыку и плачут.
В начале рассказа, в экспозиции, где происходит знакомство читателя с героем, мы смогли выделить несколько художественных деталей, на которые, как нам показалось, автор пытался обратить наше внимание.
1. Люди для героя интересны и ценны лишь тем, что, умирая, дают ему заработок («…старики умирали так редко, что даже досадно»; «заказы на детские гробики принимал он очень неохотно и делал их … с презрением», в виду их малой стоимости).
2. И свою жену Марфу, да и себя самого он тоже мерил и оценивал, как вещь, либо полезную, либо бесполезную для жизни, неслучайно так странно построена чеховская фраза, передающая мысль героя: «… и в этой комнатепомещались он, Марфа, печь, двуспальная кровать, гробы, верстак, и все хозяйство".
3. Зато очень уважительно и с достоинством звучат в рассказе слова о гробах, которые делал Яков («…делал гробы хорошие, прочные», себе под стать, ибо «выше и крепче его не было людей» в городишке).
4.Ещё один источник доходов Якова – игра на скрипке с еврейским оркестром, но доход невелик, а значит и радости от такой работы мало, а вместо этого – сплошное раздражение и ненависть к евреям, а особенно к некоему Ротшильду, который бесил его тем, что «даже самое весёлое умудрялся играть жалобно».
5. Итоговым, обобщающим словом, подводящим черту под первичным описанием жизни героя, является в рассказе слово «убытки»: «… в воскресенья и праздники грешно было работать, понедельник – тяжелый день, и таким образом в году набиралось около двухсот дней, когда поневоле приходилось сидеть сложа руки. А ведь это какой убыток! Если кто-нибудь в городе играл свадьбу без музыки или Шахкес не приглашал Якова, то это тоже был убыток. Полицейский надзиратель был два года болен и чахнул, и Яков с нетерпением ждал, когда он умрет, но надзиратель уехал в губернский город лечиться и взял да там и умер. Вот вам и убыток…» Мы понимаем, что, по всей видимости, именно эта деталь и будет ключевой для понимания смысла, заложенного в рассказе.
6. И совсем мимоходом роняет автор замечание о скрипке: «Мысли об убытках донимали Якова особенно по ночам; он клал рядом с собой на постели скрипку и, когда всякая чепуха лезла в голову, трогал струны, скрипка в темноте издавала звук, и ему становилось легче».
За развитием этих образов и художественных деталей мы и будем наблюдать, продвигаясь по страницам рассказа. Помня о том, что развитие действия у Чехова представляет собой спираль, попробуем определить размеры её витков, разделив текст на некие относительно завершённые по смыслу фрагменты.
1-й виток, на наш взгляд, начинается с сообщения о болезни Марфы и заканчивается записью Якова в тетради по учёту убытков.
2-й виток – начинается с вопроса Марфы про ребёночка, а заканчивается описанием сна Якова.
3-й виток, он же последний: начало – мысли Якова после похода в больницу, конец – скрипка в руках Ротшильда .
По нашему предположению, на каждом новом витке названные нами образы и детали должны меняться, наполняясь новым звучанием.
Итак, первый круг начинается с того, что Марфа слегла, а Яков, даже не замечает этого и беснуется после подсчёта убытков в специальной книге, фиксирующей его жизненные расходы и потери. И вдруг Марфа подала голос. Вещь заговорила! Это заставило Якова обратить внимание на больную жену. Её румяные щёки и счастливый взгляд (а непривычным для глаза Якова было и то, и другое) не удивили, а смутили его. Его смутило, что жена как будто «была рада, что наконец уходит навеки из этой избы, от гробов, от Якова…» С чего бы это? Он стал вспоминать их совместное житьё и вспомнил вот что: «за всю жизнь он, кажется, ни разу не приласкал ее, не пожалел, ни разу не догадался купить ей платочек или принести со свадьбы чего-нибудь сладенького, а только кричал на нее, бранил за убытки, бросался на нее с кулаками; правда, он никогда не бил ее, но все-таки пугал, и она всякий раз цепенела от страха. Да, он не велел ей пить чай, потому что и без того расходы большие, и она пила только горячую воду. И он понял, отчего у нее теперь такое странное, радостное лицо, и ему стало жутко».
Что же произошло в душе героя, что означает это «жутко»? Жутко оттого, что загубил чужую жизнь, оттого, что уже, скорее всего, ничего не успеет с этим поделать и изменить?
И всё же он пытается. Он берёт у соседа лошадь (а ведь за неё, наверное, надо платить – убытки!), он везёт жену в больницу (простой в работе – опять убытки), он требует для своего «предмета», который «захворал», (так он, в полном соответствии со своим привычным отношением к жене, называет её у доктора) банки, пиявок, хоть чего-нибудь, чтоб отсрочить смерть, в которой он чувствовал себя виноватым. Он пытается наверстать упущенное. А Марфа, как будто специально, решив укорить его совесть напоследок, сидела «с открытым ртом, походила в профиль на птицу, которой хочется пить», и читатель вполне понимает, почему именно такое сравнение употребил в данном случае автор.
Мы видим, что в душе героя произошли явные сдвиги, что он пытается выйти за пределы прежнего своего миропорядка, но заканчивается всё тем, что Яков снимает мерки с живой ещё жены, делает гроб, а в свою священную книжицу житейских утрат заносит запись: «Марфе Ивановой гроб – 2 р. 40 к.». Круг замкнулся, и вырваться из этого круга герою так и не удалось.
Вторая попытка, второй виток начинается с того, что Марфа вдруг вспоминает о ребёночке, который у них был. Для читателя это выглядит бредом больного человека, потому что Яков «никак не мог вспомнить ни ребеночка, ни вербы», под которой они с Марфой, якобы, когда-то сидели. Деталь эта пока может пройти мимо нашего внимания, и лишь позднее, на втором «заходе», она станет кричащей и ужасающей.
Похороны жены Бронзу порадовали: убытков было мало. Прощание его с Марфой выглядело так: «… он потрогал рукой гроб и подумал: «Хорошая работа!»». Что ж, перед нами прежний Яков. Чуда не случилось. Но почему-то, идя с кладбища, он опять вернулся к своим тяжким думам про их совместную с Марфой жизнь: «..за все это время он ни разу не подумал о ней, не обратил внимания, как будто она была кошка или собака. А ведь она каждый день топила печь, варила и пекла, ходила по воду, рубила дрова (то есть вещь-то была полезная), а когда он возвращался пьяный со свадеб, она всякий раз с благоговением вешала его скрипку на стену и укладывала его спать…» Что нового услышали мы в этих словах? Пожалуй, ничего. Разве что скрипка опять мелькнула перед нашими глазами, мелькнула, но посмотрите, в каком новом контексте – благоговейное отношение к ней Марфы превратило её для нас в какое-то божество, существо высшего порядка.
Вслед за скрипкой появился перед читателем Ротшильд. Он приглашает Якова подработать, но тот – отказывается!!! «Якову было не до того», - пишет автор. А до чего же ему было? О чём тосковала его душа? Мы не знаем, но ясно только одно: на сей раз не об убытках.
Опять чуть не поколотив «жида пархатого», Яков побрёл, сам не зная куда, и оказался на берегу реки. «И вдруг в памяти …, как живой, вырос младенчик с белокурыми волосами и верба, про которую говорила Марфа». Значит, всё это было! Во что же нужно превратить свою душу, чтобы она не сумела вспомнить единственного своего ребёнка?! Для меня как для читателя герой в этот момент стал просто жуток.
Воспоминания хлынули на Якова потоком. Читатель с замиранием сердца ждёт, во что выльется для героя свидание с прошлым. Но, вслушиваясь в его мысли-слова, ощущает в душе горькое разочарование. «Он недоумевал, как это вышло так, что за последние сорок или пятьдесят лет своей жизни он ни разу не был на реке, а если, может, и был, то не обратил на нее внимания? Ведь река порядочная, не пустячная; на ней можно было бы завести рыбные ловли, а рыбу продавать купцам, чиновникам и буфетчику на станции и потом класть деньги в банк; можно было бы плавать в лодке от усадьбы к усадьбе и играть на скрипке, и народ всякого звания платил бы деньги; можно было бы попробовать опять гонять барки – это лучше, чем гробы делать; наконец, можно было бы разводить гусей, бить их и зимой отправлять в Москву; небось одного пуху в год набралось бы рублей на десять. Но он прозевал, ничего этого не сделал. Какие убытки! Ах, какие убытки! А если бы все вместе – и рыбу ловить, и на скрипке играть, и барки гонять…», и так далее, и так далее, и так далее.
Однако в какой-то момент читатель замечает, что мысль Якова – вовсе не о тех убытках, которые он регулярно фиксировал в своей тетрадке: «Зачем люди делают всегда именно не то, что нужно? Зачем Яков всю свою жизнь бранился, рычал, бросался с кулаками, обижал свою жену и, спрашивается, для какой надобности давеча напугал и оскорбил жида? Зачем вообще люди мешают жить друг другу? Ведь от этого какие убытки! Какие страшные убытки! Если бы не было ненависти и злобы, люди имели бы друг от друга громадную пользу». Да, речь по-прежнему об убытках и о пользе, которая должна быть от каждого человека. Но почему-то меряются эти убытки и эта польза уже не деньгами, а душевными потерями или приобретениями человека.
Завершается второй виток описанием сновидения Якова: «Вечером и ночью мерещились ему младенчик, верба, рыба, битые гуси, и Марфа, похожая в профиль на птицу, которой хочется пить, и бледное, жалкое лицо Ротшильда, и какие-то морды надвигались со всех сторон и бормотали про убытки.» Почти все детали новые для образа Якова, их и в помине не было, когда автор только представлял нам своего героя. И ещё на одно важное изменение хочется обратить внимание: с именем ненавистного Ротшильда в этом описании соседствует слово «лицо», а с основополагающим, «верховным» для героя понятием «убытки» употреблено слово «морды» . Какой вывод может сделать читатель? Трудно, мучительно, но герой начал свой путь от быта к Бытию.
Третья, условно выделенная нами часть начинается с мыслей Якова после посещения больницы, где ему стало ясно, что и он вскоре отправится вслед за Марфой. «…от смерти будет одна только польза: не надо ни есть, ни пить, ни платить податей, ни обижать людей, а так как человек лежит в могилке не один год, а сотни, тысячи лет, то, если сосчитать, польза окажется громадная» - эти мысли как бы продолжают предыдущие рассуждения героя: раз от жизни одни убытки, значит, конец жизни – конец убыткам. Следуя этой логике, он готов согласиться с Марфой: умирать совсем не жалко. «…но как только дома он увидел скрипку, у него сжалось сердце и стало жалко… Думая о пропащей, убыточной жизни, он заиграл, сам не зная что, но вышло жалобно и трогательно…»
Внимательный читатель уже понимает, что сейчас «на сцене» должен появиться Ротшильд. Так оно и будет. Но если читатель очень внимательный, то он не будет торопить события , а вернётся к предыдущему предложению и попытается ответить на вопрос, почему Чехов употребил противительный союз «НО» вместо «И», описывая игру Якова: «НО вышло жалобно и трогательно». Это значит, что раньше так не выходило, значит, скрипка зазвучала в руках Якова по-новому. И мы даже можем вспомнить, чей это мотив теперь поселился в душе гробовщика. Мотив того, кто когда-то раздражал героя именно тем, что любая музыка в его исполнении звучала жалобно.
«-Подойди, ничего, – сказал ласково Яков и поманил Ротшильда к себе.» Яков сказал ласковое слово Ротшильду. Велико ли событие? Велико. В масштабе того пути, который проделал наш герой, оно могло бы потянуть и на кульминацию. Если бы Чехов не поднимался всё выше и выше.
Вот перед нами удивительная картина: поёт новую для себя жалобную песню скрипка Якова и два человека, ещё недавно бывшие, как враги, слушают её и плачут от жалости к себе и друг другу, и к своей несчастной и бесполезно уходящей жизни.
А вот вечером батюшка, исповедуя, спрашивает Якова, «не помнит ли он за собою какого-нибудь особенного греха». «… напрягая слабеющую память, вспомнил опять несчастное лицо Марфы и отчаянный крик жида, которого укусила собака, и сказал едва слышно: – Скрипку отдайте Ротшильду.»
Что в этих словах? Самое дорогое, то единственное, что вносило успокоение в душу героя, то немногое, с чем жаль расставаться ему в этой жизни, отдано – «рыжему тощему жиду», на которого Якову и смотреть-то было «гадко». Пытаясь совместить героя из начала рассказа и из его финала, мы понимаем, что это как будто два разных человека.
Но в конце рассказа Чехов поднимает нас на новую высоту. Ротшильд «давно уже оставил флейту и играет теперь только на скрипке. Из-под смычка у него льются такие же жалобные звуки, как в прежнее время из флейты, но когда он старается повторить то, что играл Яков, сидя на пороге, то у него выходит нечто такое унылое и скорбное, что слушатели плачут и сам он под конец закатывает глаза и говорит: «Ваххх!..» И эта новая песня так понравилась в городе, что Ротшильда приглашают к себе наперерыв купцы и чиновники и заставляют играть ее по десяти раз.»
Мы видим, что к финалу рассказа совсем сошёл на нет мотив человека-вещи, мотив гробов и смерти как главного оправдания жизни Якова, мотив людской ненависти и разобщённости. А что же зазвучало в финале? В полный голос зазвучала скрипка. Скрипка Якова-Ротшильда. Символ единения людей, символ того иного берега, иного смысла, который неустанно ищут все чеховские герои.
А как решился в итоге вопрос с «убыточностью» человеческого существования? Какой ответ на него дал нам Чехов в финале своего рассказа? Ответ таков: не сгинула без следа и пользы неправильная и неправедная жизнь Якова Бронзы, осталась от неё божественная скрипка и божественная музыка. А значит, есть надежда, что не всё потеряно и для небольшого «притюремного» городка, который , по воле автора, обливается слезами над скорбной песней бывшего гробовщика, и для читателя, который, отложив прочитанный рассказ, возможно, впервые, задумался и о своей несладкой нескладной жизни.
Заключение
Итак, каким же получился наш ответ на вопрос, в чём заключается новаторство Чехова- рассказчика.
-
Мы увидели обновлённый Чеховым жанр рассказа , который действительно можно назвать рассказом-романом (в «Скрипке Ротшильда» в поле зрения автора и читателя попадает не отдельный эпизод из жизни героя, как диктует традиция жанра, а практически вся его жизненная история).
-
Чехов расширил (или углубил) функционал художественной детали: если ранее она помогала читателю в осмыслении отдельных образов, персонажей, созданных автором, то теперь у Чехова она становится важнейшим помощником в постижении смысла всего произведения.
-
Траектория сюжета в чеховских рассказах стала выглядеть иначе: развитие действия у Чехова не представить символическими отрезками, поднимающимися к кульминационной точке, это, скорее окружности в итоговом своём виде образующие спираль.
Подводя итог всему выше означенному, хочу сказать, что Чехов, конечно, писатель трудный. Он «требует» от читателя кропотливой серьёзной работы, внимательного и вдумчивого подхода к тексту, уважительного отношения к каждому слову, каждой мелочи. Это очень нелегко, но, мне кажется, этот труд того стоит.
Список использованных источников и литературы.
-
Александров Б. И.: А. П. Чехов. Семинарий. Пособие для студентов. Глава II. История изучения творчества А. П. Чехова. [Электронный ресурс] // Лит-Инфо. URL: http://chehov-lit.ru/chehov/kritika/aleksandrov-chehov-seminarij/istoriya-izucheniya-tvorchestva-chehova.htm
-
Амусин М. «Феномен Чехова» — и другие. [Электронный ресурс] // «Горький». Журнальный зал. URL: https://magazines.gorky.media/ural/2016/4/fenomen-chehova-i-drugie.html
-
Карасев Л. Понять Чехова. [Электронный ресурс] // «Горький». Журнальный зал. URL:https://magazines.gorky.media/znamia/2015/8/ponyat-chehova.html
-
Литература. 10 класс (2 часть). Антон Павлович Чехов. Жизнь в Мелихове [Электронный ресурс] // Научная библиотека. URL: http://niv.ru/doc/uchebnik/literatura-10-klass-2/chehov-zhizn-v-melihove.htm
-
Чехов А.П. «Скрипка Ротшильда». [Электронный ресурс] // Интернет-библиотека Алексея Комарова . URL: https://ilibrary.ru/text/978/p.1/index.html