VI Международный конкурс научно-исследовательских и творческих работ учащихся

Старт в науке

«Хочу воспеть Свободу миру…»: проблематика оды «Вольность» А. С. Пушкина в исторических и литературных контекстах (к 200-летию написания оды «Вольность»)

• Авторы
• Руководители
• Файлы работы
• Наградные документы

Разживина А.В. 1

---

1МБОУ "Сергачская СОШ №3"

Загнетина О.А. 1

---

1МБОУ "Сергачская СОШ №3"

Работа в формате PDF

113.8 KB

Автор работы награжден дипломом победителя III степени

Диплом школьникаСвидетельство руководителя

ВВЕДЕНИЕ

Тема свободы является сквозной в творчестве А. С. Пушкина. По словам критика-философа XX века Г. П. Федотова, «свобода принадлежит к основным стихиям пушкинского творчества и его духовного существа. Без свободы немыслим Пушкин, и значение ее далеко выходит за пределы политических настроений Пушкина»¹.

Идеал свободы с начала и до конца жизни будет важнейшим смыслом жизни и творчества Пушкина. Размышление о свободе, страстное желание ее, призывы к ней пронизывают все его творчество. Свобода от тирании, от мнения светской черни, свобода творческого волеизъявления, наконец, свобода в высшем, философском смысле этого слова, – весь этот комплекс мыслей и идей всегда сопровождал поэта. В разные периоды творчества и в разных произведениях свобода принимает у Пушкина разные лики, но уверенность в нравственной ценности свободы никогда не покидает поэта. Без свободы для Пушкина невозможно жить и невозможно творить.

В этой связи есть нечто символичное в том, первое опубликованное стихотворение Пушкина «Лицинию», напечатанное в 1815 году в «Вестнике Европы», пронизывал мотив свободы: в нем Пушкин-лицеист, анализируя историю Древнего Рима, связал свободу с прогрессом, а «рабство» – с гибелью цивилизации.

Пушкинская «Вольность» (1817) тоже оказалась в своем роде первым стихотворением, но уже в ряду политической лирики поэта периода пребывания его в Петербурге после окончания Лицея (1817 –1820). Она же, очевидно, сыграла роковую роль в ссылке опального поэта на Юг в 1820 году. Послелицейские «вольные стихи» Пушкина вызывали особое раздражение у царя, и содержащая намеки на причастность Александра I к убийству его отца, царя Павла I, «Вольность» (в руки государю она была услужливо передана в 1819 году), могла сыграть роль «детонатора» в разразившемся скандале вокруг имени поэта. Известно, что поначалу Александр собирался сослать Пушкина даже в Соловецкий монастырь, и только защита близких друзей поэта поспособствовала тому, что реальная ссылка на Север была заменена его переводом по службе на Юг, в Кишинев. Стоит отметить, что сам Пушкин придавал этому, по сути, юношескому произведению, большое значение. Об этом можно судить хотя бы по тому, что в своих итоговых стихах о «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…» он упоминает ее в качестве одной из главных своих заслуг перед народом.

ГЛАВА I. ПРОБЛЕМАТИКА ОДЫ В КОНТЕКСТЕ ИСТОРИЧЕСКИХ СОБЫТИЙ. ВОПРОС О ДАТИРОВКЕ ОДЫ «ВОЛЬНОСТЬ»

По воспомина­ниям Ф. Ф. Вигеля, входившего вместе с Пушкиным в литературное общество «Арзамас», «Вольность» была написана поэтом в петербургской квартире братьев Тургеневых, причем предложение написать стихотворение на эту тему было сделано кем-то из непосредственно­го окружения Николая Ивановича Тургенева, особенно отличавшимся политическим радикализмом. «Из людей, которые были старее Пушкина, – писал Вигель, – всего чаще посещал он бра­тьев Тургеневых; они жили на Фонтанке прямо против Михай­ловского замка, что ныне Инженерный, и к ним, то есть мень­шому, Николаю, собирались нередко высокоумные молодые вольнодумцы. Кто-то из них, смотря в открытое окно на пустой тогда, забвенью брошенный дворец, шутя предложил Пушкину написать про него стихи. Он по матери происходил от арапа и гибкостью членов, быстротой телодвижения несколько походил на негров и на человекоподобных жителей Африки. С этим про­ворством вдруг вскочил он на большой и длинный стол, стояв­ший перед окном; растянулся на нем, схватил перо и бумагу и со смехом принялся писать. Окончив, показал стихи и, не знаю почему, назвал их „Одой на свободу"»². Рассказ Вигеля позже в своих воспоминаниях подтвердил сам Н. И. Тургенев, прямо указавший, что «Вольность» «в половине» была написана Пушкиным в его комнате, и что закончил Пушкин оду в ту же ночь у себя и на другой день принес ее к нему³.

Вместе с тем, некоторые исследователи не без основания считают, что ода «Вольность» не могла быть написана «экспромтом», так как она представляет собой достаточно сложный текст с тщательно продуманной исторической концепцией и непростой художественной формой. Они ссылаются на факты биографии Пушкина, представляющие косвенное подтверждение этой гипотезе. Известно, что в один из ноябрьских дней 1817 года Пушкин вместе со своим приятелем П. П. Кавериным проезжал мимо Михайловского замка, резиденции Павла I, где он был убит заговорщиками. Каверин обратил внимание поэта на мрачный вид замка. Спустя месяц, на одном из заседаний «либералистов» (так себя называли вольнодумцы, члены тайных обществ) в доме братьев Тургеневых, Пушкин якобы экспромтом (авторы воспоминаний о послелицейской жизни молодого поэта в Петербурге всегда любили подчеркивать его порывистость, аффектацию поведения) записывает большую часть оды и на следующий день приносит ее завершенной Н. И. Тургеневу. «Таким образом, – делает вывод один из исследователей, – произведение могло создаваться в течение целого месяца, что вполне соответствует заявленному в нем уровню художественной сложности и зрелости концепции власти»⁴.

С этим трудно не согласиться, так как стихотворение-экспромт всегда несет на себе печать импровизационности, «только что сочиненности», что никак нельзя сказать о «Вольности», «закованной» в строгие десятисложные одические строфы и содержащей развернутые исторические аналогии, а также достаточно сложную политическую концепцию соотношения закона и государственной власти.

Есть исследователи, которые считают, что «Вольность» была написана не в 1817, а в 1819 году. Более того, в четырех изданиях сочинений А. И. Пушкина XIX века (не считая ее первого издания в альманахе А. И. Герцена «Полярная звезда на 1856 год», где она вообще не была датирована) ода публиковалась с датой создания 1820 года, так как исследователи напрямую связывали появление оды с царской опалой, обрушившейся на поэта в этом же году. В начале ХХ столетия оду передатировали на 1819 год. Среди этих исследователей оказались известные пушкинисты начала П. О. Морозов и Н. О. Лернер. В качестве аргументов ими приводились весомые доводы, среди которых были и указания на еще недостаточную политическую зрелость 18-летнего Пушкина, и на графологические нестыковки в пушкинском автографе оды. Так, Лернер писал: «Нашлась в бумагах А. И. Тургеневе подлинная рукопись Пушкина с датой 1817 г. Она написана на бумаге с водяным знаком 1817.; нужно помнить, что почти всегда бумага годом-двумя старше написанного на ней. Почерк – позднейший, двадцатых годов. Ясно, что Пушкин записал свою оду гораздо позднее, чем она создавалась, и по ошибке пометил ее 1817 г.».

Морозов дату 1817 года также не принимал и связывал ее наличие в автографе не с ошибкой, а с тем, что Пушкин «хотел смягчить резкое впечатление своей оды, представив ее произведением “детским”, написанным уже давно»⁵. И этот довод имеет под собой основания, если принять во внимание сгущающиеся над головой поэта тучи после появления в 1818 году направленных против Александра I его сатирических «Сказок-Noёl» («Ура! В Россию скачет кочующий деспот...»), которые в рукописном варианте широко ходили по рукам.

И хотя основная часть пушкинистов посчитала, что «Вольность» все же была написана в 1817 году, споры вокруг ее датировки не утихают по сей день. Например, доктор филологических наук, профессор Д. П. Ивинский, посвятивший пушкинской оде не одну исследовательскую работу, уверен, что ода была написана все-таки в 1819 году, приводя при этом свои достаточно весомые аргументы.

Исследователь напомнил, что сочинение политической оды всегда привязывалось к определенному политическому событию, то есть ода такой жанровой разновидности являлась «стихотворением на случай». Добавим, что политическая ода – это, своего рода, поэтическая публицистика, политический текст в форме поэтического высказывания, исполненный поэтическими иносказаниями, намеками, аллюзиями⁶, понятными современнику, но уже малопонятными, а то и вовсе непонятными последующим поколениям читателей. Вспомним, хотя бы торжественные оды Ломоносова, уже в своем названии указующие на само событие, например: «Ода на взятие Хотина» или «Ода на день восшествия на всероссийский престол ее величества государыни императрицы Елисаветы Петровны 1747 года», или «Ода на рабство» старшего современника поэта В. В. Капниста, являющаяся поэтическим «ответом»-обращением по поводу майского указа 1883 года Екатерины II о закрепощении крестьян в украинских губерниях. Все эти тексты требуют тщательного комментирования, в противном случае они просто непонятны современному читателю.

Но тогда сразу встает вопрос – к какому же событию приурочена пушкинская политическая ода «Вольность»?

Исследователь обратил внимание на последнюю строфу стихотворения, где звучит развернутое обращение «к царям» (не к русскому царю!) Ивинский задался рядом вопросов: «Кого в первой строфе, перекликающейся с этой заключительной, он называет тиранами мира? Далее: о каких наказаньях и наградах идет речь? И с чего бы вдруг царям беспокоиться об оградах? Что или кто угрожает им? И почему поэт решает напомнить об этих угрозах и фактически повторить их?»⁷. И он находит важное политическое событие, на которое, по его мнению, ода «Вольность» и стала поэтическим откликом. Это знаменитый конгресс в Аахене, состоявшийся осенью 1818 года, который заложил новый политический порядок в Европе под эгидой Священного союза во главе с Россией. «Декларация пяти держав, – пишут историки, – 3 (15) ноября провозгласила их солидарность в поддержании принципов “международного права, спокойствия, веры и нравственности”. За этой формулировкой скрывалось стремление европейских монархов совместно укреплять абсолютистский строй, поддерживать европейскую территориально–политическую систему, установленную Венским конгрессом, и бороться с революционными движениями»⁸.

Таким образом, тирания Наполеона, жаждавшего подчинить своего порядку «весь мир», нашла свое продолжение в деяниях его победителей – европейских монархов, составивших Священный союз и возжелавших сохранить старые феодальные порядки в Европе. Начиналась полоса реакции в исторической жизни Европы, вылившаяся в начале 1820-х годов в повсеместное подавление в ней национально-освободительных движений.

Хочется добавить, что в контексте такой трактовки, многие «темные» места в пушкинской оде становятся ясными. И это не только содержащая обращение к «царям» последняя строфа стихотворения, прокомментированная Ивинским в русле возможного сценария событий, которые могут развернуться в Европе, но и первые четыре строчки восьмой строфы, по сей день вызывающие самые разноречивые комментарии:

Самовластительный Злодей!

Тебя, твой трон я ненавижу,

Твою погибель, смерть детей

С жестокой радостию вижу⁹.

О каких детях идет речь? Если «самовластительный злодей» – это Наполеон (а именно так это место толкует подавляющее число комментаторов), то у него был только один сын. И потом, если речь идет о реальных детях (пусть даже детей «злодея»), признание в «жестокой радости», которую испытывает лирический герой – «alter ego» самого Пушкина – при виде их «смерти», звучит для читателя просто шокирующе. Да и просто не вяжется с гуманистической позицией поэта. Но если рассматривать оду как политический «ответ» на Аахенский конгресс, то все становится на свои места, получая логическое объяснение. Образ «детей» приобретает черты метафоры, иносказания: «детьми» «самовластительного злодея»-Наполеона в этом контексте оказываются властители европейских государств, членов Священного Союза, в своей политике уподобившиеся тирану, ими же свергнутому. А потому их «смерть», то есть падение тиранических режимов, вольнолюбивый поэт Пушкин предвидит «с жестокой радостию».

ГЛАВА II. ПРОБЛЕМАТИКА ОДЫ «ВОЛЬНОСТЬ» В КОНКСТЕ ЛИТЕРАТУРНОГО ТВОРЧЕСТВА ПОЭТА И ТРАДИЦИИ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ОДЫ XVIII ВЕКА

Вторым, не менее важным вопросом в правильном понимании проблематики пушкинской оды является ее литературные связи.

Пушкин создавал свою оду во время, когда еще очень была сильна инерция воспроизведения в поэзии устойчивых жанровых форм, связанных с классицистической жанровой системой XVIII века. Отсюда ориентация Пушкина на жанровые образцы оды своих предшественников, которую он подчеркивает уже в подзаголовке своего стихотворения – «Вольность. Ода».

Почему связь с Радищевым у Пушкина зафиксирована на уровне уже названия (вспомним, что первоначально пушкинское стихотворение имело название «Ода на Свободу»)? Потому что Радищев первым в русской литературе поставил проблему соотношения законности и власти, причем поставил эту проблему крайне радикально (так ни до него, ни после него, – во всяком случае, в течение почти всего XIX века, – эту проблему так не ставил). Ее можно сформулировать следующими словами: «если государь – избранник народа и воплощение его воли, то народ имеет право чинить над ним суд и даже казнить его»¹⁰.

Исследователями уже давно отмечали и анализировали связь пушкинской оды с одноименной политической одой Радищева. Им уда­лось установить ряд параллельных мест, схожих словосочетаний, образов, сравнений. Нам же интересно проследить схождения и различия обеих од на уровне их проблематики.

В своей оде Радищев упоминает о событиях англий­ской революции, Пушкин же упоминает о событиях революции французской. При внеш­нем отличии это также сближает оба произведения. Более того, Пушкин прямо следует Радищеву – про­должает его в исторической перспективе. У Радищева середина XVII века – казнь Карла I, у Пушкина конец XVIII – казнь Людови­ка XVI. Но отношение обоих поэтов к этой казни, составляю­щей важнейший момент в их текстах, различно.

И у Радищева, и у Пушкина мы сталкиваемся со своего рода культом закона. По их твердому убеждению, вольность должна «сочетаться» с законом. И только в этом сочетании находится залог истинного блага народов. Для Радищева закон – «образ божий на земли», но божеством, волю и свет которого несет в себе закон, является народ. Исполнение закона народ поручает царю. Образуется иерархия: народ – закон – царь. Если царь не выполняет возложенных на него народом обязанностей, он может и должен быть смещен. И Радищев в своей оде горячо приветствует казнь английского короля Карла I, свершенную, как он считает, по воле народа.

Следует ли Пушкин в решении данной проблематики в русле Радищева? Нет. Для него закон – некая высшая сущность, стоящая не только над царем, но и над народом. Поэтому если для Радищева казнь Карла I – торже­ство справедливости, акт праведной мести верховного судьи – народа над царем, использующим в свою пользу данную ему для общего блага власть, то для Пушкина казнь Людовика XVI – акт беззакония, горестное зрелище узурпации «дремлющего» закона при попустительстве безмолвствующего «потомства». Поэтому насильственная смерть французского короля никому не приносит свободы – «злодейская порфира» отныне лежит «на галлах скованных» (французском народе). И как результат – на смену одного тирана приходит другой «самовластительный злодей» Наполеон, как мы знаем из истории, изначально выбранный французами за личные заслуги в сенат, а потом узурпирующий власть. Интересна в этом плане связь пушкинской оды со стихотворением Г. Р. Державина «На коварство французского возмущения», в котором «коварство» владыки (в державинском стихотворении представлен очень широкий исторический контекст) трактуется именно как нарушение им ожиданий, возложенных на него подданными.

Итак, если Радищев уповает на народ, как воплощение закона, то возникает вопрос, на что или на кого уповает Пушкин? Многие пушкинисты, в том числе и советские, считают, что на конституционную монархию, при которой власть царя ограничена конституцией (Законом)¹¹. Мы же считаем, что Пушкин, говоря о Законе, прежде всего, апеллирует к нравственному чувству сильных мира сего. Обратим внимание на тот факт, что в самом тексте оды нигде нет указания на то, что поэт трактует «Закон» в русле политической доктрины конституционной монархии. Но вспомним все тот же пушкинский «Памятник», где «свобода» и «милость» властьпредержащих увязаны в один комплекс, противопоставленный нынешнему «жестокому веку»: «И в мой жестокий век восславил я свободу / И милость к падшим призывал». Вспомним «Капитанскую дочку», где прослеживается та же проблематика. Вспомним, наконец, строчки из последнего четверостишья вольнолюбивой «Деревни» (1818): «Увижу ль о, друзья, народ неугнетенный, / И рабство, падшее по манию царя», где ни слова нет о конституционной монархии как залога освобождения русского народа от «рабства», но есть все то же упование на нравственное чувство царя.

Владыки! вам венец и трон

Дает Закон – а не природа;

Стоите выше вы народа,

Но вечный выше вас Закон.

И горе, горе племенам,

Где дремлет он неосторожно,

Где иль народу, иль царям

Законом властвовать возможно! [с. 45]

Закон, в понимании Пушкина, не ассоциируется ни с царем, ни с народом. Это «вечный Закон», стоящий выше всех (а вечность связана не с человеческой, а Божией ипостасью). Тогда получается, что речь идет о Законе, положенном Богом, а следование этому справедливому для всех закону подчиняется нравственному регламенту – закону совести. Нам кажется, что в плане идейного содержания Пушкин в своей оде гораздо ближе к Державину («Властителям и судиям») и Капнисту («Ода на рабство»), чем к политической доктрине конституционной монархии своих друзей, будущих декабристов (в частности, братьев Тургеневых).

Поэт провозглашает в финале:

И днесь учитесь, о цари:

Ни наказанья, ни награды,

Ни кров темниц, ни алтари

Не верные для вас ограды.

Склонитесь первые главой

Под сень надежную Закона,

И станут вечной стражей трона

Народов вольность и покой [с. 47].

Таким образом, получается, что владыку в его неправедности ни репрессии, ни награды приспешникам уберечь не могут. Только «вечный» Закон, перед которым они должны «склонить главу», для них надежен. Следование этому же Закону обеспечит свободу (вольность) и мир (покой) народам, а, значит, обеспечит и непоколебимость самого трона.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Итак, в нашем исследовании мы попытались доказать, что учет исторических и литературных контекстов позволяет по-иному взглянуть на многократно исследованную оду Пушкина «Вольность», найти весомые основания в ее иной датировки и по-новому рассмотреть ее проблематику, в частности, пушкинскую концепцию «Закона» и «Вольности».

Споры вокруг датировки оды «Вольность» не утихают по сей день, что позволило включиться в научную дискуссию и, опираясь на исторический контекст и комментирование, так называемых, «темных мест» стихотворения, высказать свою позицию по данному вопросу. В исследовании нами была приведена система аргументов, доказывающих, что пушкинская ода была написана не в 1817, а 1819 году. Представлены и обоснованы следующие тезисы:

1/ ода стала известна широкому кругу читателей, как и самому царю, не в 1817, а только в 1819 году, что странно, так как вольнолюбивые стихи Пушкина моментально расходились в рукописных вариантах среди не только друзей поэта, но и его врагов. После этого и последовала немедленная опала, обрушившаяся на поэта. Атрибутирование оды 1819 годом все ставит на свои места;

2/ пушкинское стихотворение представляет собой жанр политической оды, которая всегда была откликом на какое-то важное современное поэту политическое событие. В 1817 году такого политического события не просматривается, в то время как осенью 1818 года в г. Аахен был проведен конгресс ведущих стран-победительниц Наполеона, заложивший новый порядок в Европе под эгидой Священного союза во главе с Россией. Рассмотрение пушкинской оды как политического «ответа» на Аахенский конгресс позволяет дать ответ, почему в последней строфе оды речь идет о неких «царях», а не о «царе» (Александре I), а также дать ясный и убедительный комментарий первым четырем строчкам восьмой строфы оды, по сей день вызывающим самые разноречивые объяснения.

Рассмотрение оды «Вольность» в контексте ее литературных связей позволило выстроить свою аргументацию пушкинской концепции «Закона», которой поэт оперирует в оде. На материале сопоставительного анализа пушкинской оды с одноименной одой Радищева, а также рассмотрения проблематики стихотворения в контексте творчества самого Пушкина, позволило прийти к выводу, что поэт в своей трактовке «Закона» исходит не из концепции конституционной монархии, а из концепции справедливого для всех Закона, положенного Богом, следование которому подчиняется нравственному регламенту – закону совести. И в этом он ближе всего к проблематике духовных од Г. Р. Державина. Подобная концепция дала также возможность сформировать четкий и логический комментарий пятой строфы оды.

ИСТОЧНИК

1. Пушкин А. С. Вольность. Ода // Пушкин А. С. Собрание сочинений: в 10 томах. М.: ГИХЛ, 1959. Т.I. – С. 44–47.

ЛИТЕРАТУРА

2. Белокурова С. П. Словарь литературоведческих терминов. – СПб.: Паритет, 2006. – 320 с.

3. Благой Д. Д. Творческий путь Пушкина (1813–1826). М., Л.: Изд–во АН СССР, 1950. – 580с.

4. Вигель Ф. Ф, Записки / под ред. С. Я. Штрайха. – М., 2000 // [Электронный ресурс] режим доступа http://az.lib.ru/w/wigelx_f_f/text_1856_zapiski.shtml

5. Жизнь Пушкина, рассказанная им самим и его современниками: в 2–х т. – М.: Правда, 1987. – Т. I – 736 с.

7. Ивинский Д. П. Ода Пушкина «Вольность»: французские контексты // Известия РАН. Серия литературы и языка. 2011 . Т. 70. № 1. – С. 22–28.

8. Калашников С.Б. Ода А.С. Пушкина «Вольность»: Эволюция интертекстов // Вестник ВолГУ. Серия 8. Вып. 6. 2007. С.23 – 30.

9. Орлов А.С., Георгиева Н.Г., Георгиев В.А. Исторический словарь. 2–е изд. – М.: Проспект, 2012. – 592 с.

10. Федотов Г. П. Певец империи и свободы // Пушкин в русской философской критике: Конец XIX – первая половина ХХ вв. М.: Книга, 1990 С. 356–375.

11. Цявловский М. А. Хронология оды «Вольность» // [Электронный ресурс] режим доступа: http://www.as–pushkin.net/pushkin/articles/cyavlovskij/volnost.php